Виктор Егоров - Конец – молчание Страница 36

Вчера Горин забыл купить Надюшке обещанные конфеты. Спохватился уже дома: «Ой, доченька, совсем из головы выпало…» Она посмотрела на него с укором, исподлобья: «Так ты бы поднял!»

А тут, на работе, Вероника Юрьевна за него частенько «поднимает»: то что-то важное напомнит, то именно тогда, когда ему надо переключиться или рассеяться, впустит самого подходящего в такой момент человека, несмотря на запрет, то, зная, что Горину требуется побыть одному и сосредоточиться, не позволит войти даже тому, кто обычно входит без доклада. И все – спокойно, без лишних слов, почти неприметно…

Сама же она была очень приметная: высокая, худощавая, с несколько смугловатым лицом, на котором какими-то чужими казались миндалевидные глаза цвета морской волны, с гладкозачесанными, собранными в пышный узел черными волосами. Она напоминала ему египтянку, какими видел их на древних плоскостных рисунках.

Месяц назад он водил дочек в Планетарий. И вдруг на глобусе звездного неба, среди сотен названий он выловил одно: «Волосы Вероники…» А Горин и не знал, что есть такое созвездие!

Все это было дико. Все это было не нужно. Но он ничего не мог с собой поделать. Будто сам призвал несчастье на свою голову, горюя когда-то о том, что истинная страсть, истинные страдания и радости обошли его стороной. «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; и жестока, как ад, ревность, стрелы ее – стрелы огненные…»

Горин вдруг затосковал, да так, что даже сердце заныло: а разве только на него все это свалилось? А Верочка с Надюшкой? А Соня, на которой уже лица нет? Даже он, толстокожий по отношению к ней, и то заметил!

А ведь были между ними и ласка, и нежность, и понимание? Куда же все делось? Разве может бесследно исчезнуть то, что было? Или всего этого не было? Или было, но не настоящее? Логика – жестокая штука. Можно до такого договориться, что жить не захочется!

Возможно, это – лишь временное помутнение рассудка? И, если не распустить себя, не дать этому разрастись, все станет прежним? Опять будет улыбаться Соня, опять будут куролесить девчонки – они тоже что-то притихли.

Сергей Васильевич тоскливо смотрел на усеянное чаинками колесико лимона на дне пустого стакана. Как же это было в тех стихах; что вспоминал по какому-то поводу Дима, когда они втроем коротали вечер, дожидаясь важных вестей? Варгасов знал много стихов, вроде даже сам писал, но читал всегда только чужие. Особенно хорошо и много, если под настроение… Что же в тот вечер больше всего потрясло Горина? Да и Денисенку, кажется, тоже? Ах, да – Тютчев!

Что-то царапнуло тогда, словно предостерегая:

О, как убийственно мы любим,Как в буйной слепоте страстейМы то всего вернее губим,Что сердцу нашему милей!

Горин встал и зашагал по кабинету: благо не было свидетелей… А в голове звучали, будто именно в его сердце рожденные, строки:

И что ж теперь? И где ж все это?И долговечен ли был сон?Увы, как северное лето,Был мимолетным гостем он…

Как всегда, неслышно вошла Вероника Юрьевна забрать стакан. И Горин, растерявшийся оттого, что она застигла его врасплох, а главное, не за столом, не за работой, замер посреди комнаты, как мальчишка-курильщик, схваченный родителями за руку. В этот раз, перед тем как уйти, Вероника Юрьевна внимательно посмотрела нa Горина и неожиданно спросила?

– Простите, Сергей Васильевич, сколько вам лет?

Горин опешил.

– Тридцать четыре как будто… Да, тридцать четыре.

– А мне недавно стукнуло тридцать восемь. Уже тридцать восемь! Хотя если учесть, что сыну моему – восемнадцать, то не так уж и много, да? Вашей старшей – семь?

– Девятый пошел…

– Вот и невеста для моего жениха подрастает? Может, обручим? Разница – неплохая, как в добрые старые времена…

Вероника Юрьевна старалась говорить шутливо, но Горин чувствовал, что она прекрасно видит его состояние и это тоже выводит ее из равновесия.

Она вдруг подошла к нему, замершему посреди кабинета, и сказала:

– Одна моя давняя приятельница, занимающаяся той же работой, что и я, завела роман со своим шефом. После этого она совершенно перестала для меня существовать. Хотя для многих все это – вполне естественная вещь! А вы, как считаете, Сергей Васильевич?

Держа в левой руке блюдце с пустым стаканом, она вдруг дотронулась пальцами до своего виска, поправляя волосы, и смущенно сказала:

– У меня уже много седых… Я только их прячу! Поэтому будем лучше думать о ваших девочках и моем Артеме. Ладно?

Уже у двери Вероника Юрьевна медленно, как-то через силу, обернулась – Горин все так же стоял посреди огромной комнаты, одинокий и несчастный.

– Может, мне перейти куда-нибудь, Сергей Васильевич? – В ее голосе уже не было ни прежней силы, ни уверенности…

Он хотел крикнуть: «Нет! Ни в коем случае! Почему отдел должен терять отличного работника?», но лишь отрицательно покачал головой. А когда за Вероникой Юрьевной тихонько закрылась дверь, доплелся до своего кресла и, уронив кулаки на стол, уткнулся в них тяжелым, будто свинцом налитым, лбом. В таком виде и застал его Денисенко.

– Вы не заболели, Сергей Васильевич?

– Нет, все в порядке, Миша…

– Чтоб я так был здоров! – пробормотал Денисенко, увидев серое лицо Горина и темные круги под глазами. Еще утром тот выглядел совсем иначе.

– Все нормально! Я чувствую себя как молодой бог! – с трудом улыбнулся Сергей Васильевич. – Помнишь это варгасовское выражение?

– Еще бы!

– Как они там, бедняги?

Денисенко глянул на часы:

– Сейчас – семь. К восьми мне обещали уточнить одну деталь. Если все так, то… А чего это Вероника Юрьевна домой не идет? Или она вам нужна?

– Не нужна… – выдавил Горин. – Действительно, пусть собирается, а то все время пересиживает из-за нас.

Миша энергично потер ладони и пошел к двери: чувствовалось, что он тоже был на пределе, но не подавал вида.

– Вероника Юрьевна, мы тут еще поработаем, а вы шли бы домой, а? Единственная просьба – пару стаканов чаю…

Когда Миша вернулся, зазвонил городской телефон.

– Да… Нет… Еще не знаю… Ложитесь, не ждите меня… Просто голова немного болит…

Денисенко чувствовал, что Сергей Васильевич едва превозмогает себя: раньше он никогда не разговаривал так с женой.

Потом, пытаясь чем-то заняться, они просматривали новые сообщения, старую документацию, разглядывали снимки. И на Горина напало «библейское», как называли друзья, настроение.

– Есть род, у которого зубы – мечи, челюсти – ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми…