Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2 Страница 37

Я почувствовал, как глаза мои снова выпучились наружу.

– Мы что же – заняли Константинополь?!

Лишь после того сердце моё немного успокоилось, как узнал я некоторую часть истории. А она развивалась с такой стремительностью, что, казалось мне, не три только месяца провёл я в заточении, а целые три года.

Армия египетского паши под командованием его приёмного сына Ибрагима разгромила под Коньей последние резервы султана. Это произошло отчасти случайно: командующий Махмуда, уже одерживая победу, набрёл во внезапно спустившемся тумане на отряд противника. На войне все случайности идут на пользу сильнейшего, в сознании же турка, много внимания уделяющему проискам фатума, который часто путается с Провидением, такие события расцениваются исключительно как знамения рока. В итоге разрозненные отряды султана, по пути превращаясь в шайки и грабя население Малой Азии, устремились в Константинополь. Никого из них не удавалось вернуть в войска даже за деньги, и чтобы не наводнять столицу до зубов вооружённым трусливым и озлобленным сбродом, султан приказал выплачивать всем жалование и отправлять по домам. Всё, что с трудом мог ещё собрать Махмуд – только тысяч до пятнадцати отчасти лишь боеспособного войска, паша же противопоставлял шестьдесят тысяч арабов и негров, мёрзнущих в крепкие на редкость морозы, но твёрдых духом и поддерживаемых местными племенами.

– Но я даже не знаком с генералом Муравьёвым, – удивился я. – Как и с адмиралом Рикордом… Впрочем, Пётр Иванович, член-корреспондент Петербургской Академии Наук? Я читал его записки о трёх плаваниях к японским берегам. Он основательно описал географию и климат.

– Так и есть, – охотно подтвердил Базили, довольный моим представлением, ибо, кажется, начальника своего он искренно любил. – Пётр Иванович отличился на Кунашире, когда японцы захватили в плен Головина, и прекрасно зарекомендовал себя как дипломат и губернатор на Дальнем Востоке, а ныне вот исполняет подобную роль на Востоке Ближнем. Вам бы не без пользы с ним встретиться: он, хоть и военный моряк, а всё же учёный. Его мечта – основать Русское Географическое Общество.

Я вспомнил вдобавок, как в Константинополе оказался представлен супруге адмирала, которая проездом к нему в Грецию недолго осматривала город. Андрей впрочем, знал её по Вольному Обществу Любителей Русской Словесности, в котором оба они состояли как литераторы. Я спросил тогда, не опасается ли она путешествовать так далеко, и оказался буквально заворожён её рассказом о Камчатке и Охотске, где провела она с мужем пять лет.

Базили на это лишь пожал плечами, я спросил его, не могу ли привести себя в порядок, но он объявил, что дело не терпит отлагательства; фляга тенедосского вина должна подкрепить и утешить меня на десятимильном переходе к берегу моря, где на якоре ждал нас фрегат «Княгиня Лович». Но я и сам уже не ощущал усталости. С обретением свободы физические силы, казавшиеся ещё вчера вконец исчерпанными, вернулись ко мне утроенным желанием жить и действовать, я уже не обращал внимания на свои язвы и боли, изматывавшие меня до состояния отчаяния.

Спустя три часа тугая плоть кучевых облаков, перепоясанных африканскими ветрами, известила нас о близком уже море, и вскоре двадцатичетырёхфунтовая пушка салютовала нам с рейда. Выстрел словно разорвал в клочья натянутую паутину воздуха, породив острый раскат грома, так, что я невольно втянул голову в плечи, ожидая удара близкого ядра, как тогда в Акке, но то оказалось лишь приветствие с воли. На вёслах, как на крыльях, шлюпка в мгновение ока долетела до шторм-трапа. Я ничего не понимал и, взбираясь наверх, чувствовал себя у порога седьмого неба, где трепетал и бился Андреевский флаг.

– Пошёл шпиль! Кливер-шкот отдай! Марсовые, по вантам! – эта каббала единственная услаждала мой слух, пока корабль распускал свои исполинские крылья и подбирал железные когти, впившиеся в морское дно.

Никто не мог или не хотел объяснить мне цели визита к генералу Муравьёву. Если освобождение своё мог я полагать чудом знакомства с Андреем, невесть как прознавшего о моём бедственном положении и известившего родного брата, то спешное отплытие в Константинополь на корабле эскадры контр-адмирала Рикорда, где являлся я единственным пассажиром, никак не объяснялось простой логикой. Не нашлось и уполномоченных известить меня, что же сам генерал делал в эту пору в Царьграде.

В пятеро суток при переменчивом ветре проделали мы путь до Дарданелл. Кажется, капитан Болговской почитал меня за важного лазутчика, раз уж за мной отправили пятидесятичетырёхпушечный фрегат, и повар старался вовсю, заставляя стол в моей каюте трещать от блюд, словно позаимствованных с пиров Лукулла. Весь путь он многозначительно молчал о главном, и много распространялся о пустяках бытия на берегах Босфора, безуспешно играя роль осведомлённого, но осторожного человека. Прекрасный стол оказался как нельзя уместнее, и я быстро обретал свои прежние телесные очертания. Тому способствовал и корабельный врач, который, кажется, счастлив был заниматься единственным пациентом с утра до вечера, мазями, настоями и примочками утоляя мои боли, да так, что временами я обнаруживал в зеркале перевязанное тело какого-нибудь бравого флотского офицера, словно израненного картечью в морском сражении.

Юный Базили составлял мне компанию в познавательных беседах, не менее моего радуясь обилию блюд, тонко критикуемых им сравнительно с блюдами турецкой кухни, которых слыл он знатоком. Впрочем, он сразу сообщил мне, что во всём предприятии играет роль скромную, но его обширные знания, более соответствовавшие профессору истории, поразили меня глубиной. Часть из них объяснялась его происхождением из богатых Константинопольских греков, вынужденных спешно бежать в Одессу с началом войны, бросив всё имущество на грабёж и разорение. Отец его, обвинённый в сочувствии к восставшим, обречён был смертной казни, но один благоволивший ему турецкий сановник якобы при случайной встрече предупредил его в духе времени: «Друг мой, ты нездоров, и тебе надо переменить воздух сегодня же». Укрывшись немедленно у русского посланника Строганова, он позже через Триест перебрался к родственникам в Одессу, куда с матерью бежал и Константин. Поведал он мне, как запрещало правительство Дивана под страхом немедленной казни иностранным морякам вывозить беглецов, и как всё же иногда и по сто человек удавалось сокрыть в потайных местах кораблей от султанской стражи. Иных прятали, выкапывая норы в песке балласта, большей же частью укрывали в стоячем положении за наспех сколоченными фальшивыми переборками, пользуясь скудными знаниями сухопутных солдат об архитектуре судов. С благодарностью услышал я на сей раз имя Дмитрия Дашкова, обнаружившего при событиях сих недюжинную сноровку и мужество, и спасшему множество невинных семейств от неминуемой гибели. Немало развлекал он меня чудесными баснями о нравах и тайнах Константинополя, не забыв помянуть таверну Пехлевадиса (и тем, как ни странно, окончательно успокоил мою насторожённость).