Станислав Вольский - Завоеватели Страница 38

Но кому ехать? Пизарро, показывая на Альмагро, сказал:

— Тебе.

А Альмагро, кивнув на Пизарро, буркнул:

— Тебе.

Альмагро надоело исполнять чужие поручения. Он не вербовщик, а воин. Он пайщик, и у него такие же права, как у Пизарро. Почему бы на этот раз ему не остаться здесь и временно не стать вождем экспедиции?

Пизарро стоял на своем. Он понимал, что если он упустит власть из рук хотя бы на короткое время, Альмагро может стать его соперником. И кто знает на чью долю достанется тогда южная империя! Но мыслей этих он, конечно, не высказывал вслух. Вслух он сказал совсем другое:

— Никто не переседлывает лошадь посредине реки, и никто не меняет пастуха, когда стадо в опасности. Здесь, опаснее всего, и я, как начальник экспедиции, должен оставаться здесь.

Альмагро не сдавался. Послышались бранные слова, звякнули шпаги, и, если бы не вмешательство Руиса и друзей, дело могло бы кончиться плохо. В конце концов Альмагро согласился ехать, и оставалось только выбрать место лагеря для Пизарро. Лагерь решили устроить на небольшом острове Гальо. Он находился так далеко от берега, что индейцы, не имевшие больших лодок, не могли до него добраться. Но всякий понимал, что жить, там будет трудно и мучительно. Пронизывающая сырость, вечные дожди, отсутствие пещер и прикрытий, скудость растительности сулили лихорадку и голод. Среди солдат начался ропот. «Этот проклятый клочок земли станет нашим кладбищем», говорили они. Но Пизарро стоял на своем. Расположиться на берегу было слишком опасно, а ехать обратно в Панаму — значило оттянуть экспедицию на многие месяцы, а может, и годы.

С помощью преданных ему солдат дисциплину удалось восстановить. Тем не менее недовольство не утихало. Накануне отплытия Альмагро к кипе хлопка, полученной от туземцев и предназначенной в подарок жене губернатора, незаметно подкрался человек и в самую середину сунул записку. Записка была обращена к губернатору. В ней описывались невыносимые страдания, которые грозят оставшимся, и заканчивалась она злобными словами: «Наши капитаны — хозяева скотобойни: один пригоняет в нее быков, другой режет их. К вам, сеньор губернатор, едет гуртовщик, здесь остается резник». Под запиской стояло несколько подписей. Дорого бы дали вожди за то, чтобы перехватить это послание, чуть не погубившее все их планы!

Альмагро уехал. Вскоре после его отъезда Пизарро отослал на оставшемся корабле наиболее строптивых и с небольшим числом верных соратников коротал, как умел, медленно тянувшиеся дни. Оправдались самые худшие ожидания: наступило зимнее время, а в эту пору под тропиками дождь льет, почти не переставая. Платье гнило, рубашки, пропитанные потом и водой, прилипали к телу и ни на минуту не просыхали. Припасы испортились, и питаться приходилось крабами да ракушками. Многие лежали в лихорадке. Наконец на горизонте показались два корабля. Люди спасены, успех экспедиции обеспечен, неизвестная империя почти завоевана!

Напрасные надежды! Вместо Альмагро на берег сошел незнакомый капитан и передал приказ губернатора: немедленно садиться на корабли и возвращаться в Панаму. Пора бросить бредни, стоившие жизни десяткам людей! Пизарро был ошеломлен. Через несколько минут он узнал, в чем дело: засунутая в кипу хлопка записка дошла до губернатора, отосланные Пизарро недовольные подтвердили слова жалобщиков, панамские власти разгневались и решили раз навсегда отвадить безумцев от сумасбродных мечтаний. Итак, вместо славы — позор, вместо необозримой империи — вонючая тюрьма, удел всякого неудачника. Что мог Пизарро противопоставить приказу колониального властителя? Ничего, кроме Собственной воли. Это единственное, что еще можно было бросить на весы судьбы.

Ночью Пизарро не спал. Он ходил по берегу и думал. Никогда в жизни не представится больше такого случая. Ехать в Панаму — значит, начинать все сначала. Да и начинать тогда не стоит — кто же станет слушать пятидесятилетнего неудачника? А что же можно еще сделать? Остаться! Альмагро, де-Люке и Эспиноса приложат тогда все усилия, чтобы снарядить экспедицию, хотя бы только для того, чтобы спасти упрямцев. Они будут приставать к губернатору. Они скажут, что позорно оставлять товарищей на верную гибель. Де-Люке пойдет к епископу и постарается разжалобить его. Он расскажет о сотнях тысяч туземцев, которых Пизарро со своими воинами обратит в несколько месяцев в христианскую веру. Да и мало ли что он еще наговорит — ведь язык у него работает, как хорошая мельница. И, может быть, в конце концов губернатор сменит гнев на милость.

Ну, а если ничто не подействует? Если оставшихся бросят? Ну что же, тогда они погибнут. Но ведь и в Панаме они погибнут. Так не все ли равно, где сложить кости — на панамском кладбище или на острове Гальо?

Наступило утро. Матросы и солдаты встали рано, собрались кучками, с нетерпением ждали, что скажет начальник. Вот появился и он, мрачный, худой, с глубоко впавшими, лихорадочно горящими глазами. Его обступили. На песке он провел мечом линию от востока к западу и произнес всего несколько слов:

— К югу от этой линии, друзья, находятся труды, страдания, голод, смерть, к северу от нее — спокойная жизнь. К югу лежит Перу с его сокровищами, к северу — Панама с ее нищетой. Выбирайте то, что подобает храброму кастильцу. Что до меня, то я иду на юг.

С этими словами Пизарро перешел через линию. Собравшиеся молчали. Через минуту от толпы отделился кормчий Руис, за ним Педро де-Кандиа, потом еще одиннадцать человек и направились к Пизарро. Эти четырнадцать человек останутся здесь. Для них возврата нет. Впереди для них одно из двух — или Перу, или смерть.

Командир кораблей возмутился. Он отказался предоставить Пизарро корабль.

— А что касается продовольствия, — добавил командир, — то зачем оно людям, которые сами обрекли себя на гибель?

После долгих уговоров он все же согласился оставить Пизарро и его спутникам некоторое количество припасов.

После отъезда кораблей Пизарро перенес лагерь в другое место. На коре деревьев ножом нацарапали указания, куда уехала экспедиция. Небольшой отряд построил лодку и переправился на остров Горгону, в двадцати милях к северо-востоку. Там был более здоровый климат, водились кролики и фазаны, имелись пригодные для жизни пещеры. Там росло много деревьев, и окрестности не мучили глаз унылой наготой. Но и там — сырость, дождь, духота, бессонные ночи и безрадостные дни.

Семь месяцев прожил там Пизарро со своим отрядом. Он делал все, чтобы поддержать бодрость среди своих спутников. Каждое утро и каждый вечер отряд пел хором церковные песнопения и подолгу молился. Пизарро говорил проповеди. Правда, в них было больше крепких словечек, чем священных изречений, но на солдат они действовали. Кроме проповедей, Пизарро, как всегда, рассказывал занимательные истории о битвах и о золоте. Золото, золото, золото… Оно звенело в ушах, манило, баюкало, ободряло, воодушевляло, успокаивало…