Станислав Вольский - Завоеватели Страница 39

Семь месяцев прожил там Пизарро со своим отрядом. Он делал все, чтобы поддержать бодрость среди своих спутников. Каждое утро и каждый вечер отряд пел хором церковные песнопения и подолгу молился. Пизарро говорил проповеди. Правда, в них было больше крепких словечек, чем священных изречений, но на солдат они действовали. Кроме проповедей, Пизарро, как всегда, рассказывал занимательные истории о битвах и о золоте. Золото, золото, золото… Оно звенело в ушах, манило, баюкало, ободряло, воодушевляло, успокаивало…

Солдат истомила лихорадка. Целыми часами они лежали неподвижно на песке. Над ними носились тучи москитов и словно серым пластырем облепляли голое тело, с которого давно уж свалилась истлевшая одежда. Когда зуд становился нестерпимым, солдаты зарывались в песок и покрывали лица листьями. Некоторые по целым часам бредили с открытыми глазами. Вспоминали детство, видели перед собой оставшихся в Испании матерей, невест, друзей. Больные были счастливее тех полуздоровых, которые бродили по острову в поисках пищи и с отчаянием вглядывались в лиловатую даль, ожидая невозможного чуда.

А чудо это все-таки произошло. Де-Люке, Альмагро и Эспиноса пустили в ход все средства: надоедали губернатору, уговаривали епископа, за кружкой вина обрабатывали колонистов, ссужали — без отдачи — мелкие и крупные суммы чиновникам столицы. В Панаме начался ропот. «Оставить без помощи христиан, да еще испанских гидальго, — разве это по-божески? Упустить из рук целую империю — разве это выгодно испанской короне? Лишить католическую церковь сотен тысяч новообращенных — разве это приятно его святейшеству папе?» Де-Люке не пренебрег и самыми малыми мира сего: сунул служке епископа пять дукатов и о чем-то долго шептался с ним. И служка выручил. Как-то вечером, подавая епископу ужин, служка низко поклонился и шепотом сообщил:

— Я слышал, что отцы доминиканцы написали на вас донос, ваше преосвященство.

Постройка времен инков.

Епископ знал, что с отцами доминиканцами шутки плохи. Ведь они ведали инквизицией! Его преосвященство заволновался.

— Они говорят, что вы не заботитесь об обращении в христианство язычников и не поддерживаете Пизарро, — пояснил служка.

От огорчения епископ не захотел даже, ужинать. Из. — за этого проклятого Пизарро, пожалуй, еще отрешат от должности за нерадение. Надо подействовать на губернатора! Но что сильнее всего действует на губернатора? Ясное дело, донос. И его преосвященство тут же поехал к его превосходительству.

Оставшись наедине с сеньором де-Риас, епископ пожевал тубами, оглянулся на дверь, вздохнул, кашлянул. Губернатор хорошо изучил повадки епископа и сразу понял, что его преосвященство собирается сказать какую-то неприятность. Так оно и вышло. Его преосвященство высморкался и, понизив голос, сказал:

— Я слышал, что несколько видных чиновников послали ко двору донос на ваше превосходительство. Имена доносчиков мне, к сожалению, никак не удалось узнать. Они обвиняют вас в измене.

Губернатор подскочил на кресле.

— Меня? В измене? — повторил он, ошеломленный.

— Ну да, они говорят, что вы не посылаете помощи Пизарро для того, чтобы самому завоевать южную империю и потом отложиться от Испании.

— Пизарро! Пизарро! Пизарро! — в бешенстве забормотал губернатор. — Мне все уши прожужжали этим проклятым именем! Не хватает еще, чтобы из-за этого проходимца надо мной нарядили следствие! Пусть они подавятся своим капитаном! Пусть едут завтра же и забирают из Панамы весь сброд. Я сейчас же отдам приказ, чтобы экспедицию разрешили.

Экспедиция поехала, но на этот раз с немногочисленным экипажем и со строгим губернаторским наказом: вернуться в Панаму не позже чем через шесть месяцев. И в тот день, когда даже Пизарро перестал надеяться, корабль Альмагро бросил якорь у берегов острова Горгоны.

XIX

Когда больные подкормились и несколько оправились, Пизарро приказал отправляться в дальнейшее плавание. Корабль двигался все время на юг и недели через три бросил якорь в заливе Гваякиль, расположенном у подножия высочайших вершин Анд — горы Чимборазо и вулкана Котопахи. Но больших поселений в этом районе не оказалось, и экспедиция поехала дальше.

На берегу залива, названного испанцами заливом св. Клары, раскинулся город Тумбес, тот самый, о котором рассказывали кормчему Руису встреченные им в океане индейцы. Пизарро немедленно отправил туда двух ближайших своих сотрудников — Алонзо де-Молина и Педро де-Кандиа. Через несколько часов посланные вернулись и с восторгом рассказывали о виденных ими чудесах. В городе много каменных дворцов и храмов. На базарах лежат груды плодов и всевозможных припасов. Жители радушны, зовут к себе иностранных гостей и угощают их каким-то вкусным напитком из золотых и серебряных кубков. Мужчины веселы и разговорчивы, женщины миловидны и приветливы. А сколько на них золотых серег, ожерелий, браслетов! Право, если как следует обшарить этот город, можно нагрузить золотом целые корабли.

Солдаты слушали посланцев, затаив дыхание. Рассказы прибывших звучали, как небесная музыка, и усталым воинам казалось, что над палубой кто-то подвесил тысячи золотых колокольчиков и с каждого из них льется золотая струя. Но на осторожного и недоверчивого Пизарро не так-то легко было подействовать. Он усмехнулся и сказал:

— Должно быть, друг Молина и друг Кандиа слишком много хлебнули индейского напитка. Надо мне самому посмотреть этот райский город.

В сопровождении четырех солдат и индейца-переводчика Пизарро высадился на берег. Его блестящие стальные латы, шлем с длинными страусовыми перьями, меч на перевязи, куртка, белое лицо и длинная с проседью борода вызвали в собравшейся толпе шепот изумления. Таких людей жители Тумбеса еще не видели. Они знали употребление меди и умели выделывать из нее ножи и мечи, но железо было им неизвестно. Высокие сапоги со шпорами, которые Пизарро надел для этого торжественного случая, казались им необыкновенным украшением. Но всего необыкновеннее были цвет кожи и густая борода этого пришельца. Те двое, которые приезжали до него, были тоже белые и бородатые. Где же родятся эти удивительные существа? На краю света? На луне? На солнце?

Безусые и безбородые мужчины перешептывались, темно-коричневые женщины вскрикивали от изумления и восторга, нагие ребятишки подбегали сзади к невиданным существам, несмело притрагивались пальцами к их латам и сапогам и стрелой отбегали в сторону. На недалеком расстоянии от берега Пизарро поджидала небольшая группа. Впереди стоял высокий человек в головном уборе из перьев, синей рубашке и длинном пурпуровом шерстяном плаще, по краям которого были вытканы затейливые узоры. В ушах этого человека — по-видимому, какого-то важного начальника — были вдеты тяжелые, в четверть фунта, золотые серьги. От этого груза мочки ушей оттянулись книзу чуть не на вершок и свисали почти до плеч.