Искусство под градусом. Полный анализ роли алкоголя в искусстве - Максим Николаевич Жегалин Страница 40

больше и больше распространяется употребление спиртных напитков и происходящее от него пьянство. Заразная болезнь захватывает все больше и больше людей: пьют уже женщины, девушки, дети. И взрослые не только не мешают этому отравлению, но, сами пьяные, поощряют их. И богатым, и бедным представляется, что веселым нельзя иначе быть, как пьяным или полупьяным, представляется, что при всяком важном случае жизни: похоронах, свадьбе, крестинах, разлуке, свидании – самое лучшее средство показать свое горе или радость состоит в том, чтобы одурманиться и, лишившись человеческого образа, уподобиться животному».

Конечно, с каждым утверждением здесь можно поспорить, но кто решиться спорить со Львом Толстым? Однако такие находились. 3 октября 1889 года граф написал в дневнике о том, как на волостном сходе выступал против пьянства и «получил отпор».

Толстой не унывал, он раздавал свои отрезвляющие брошюры, вел душеполезные беседы. Из дневника:

«Дорогой раздал листки пьяным. Хорошо поговорил. Страшный вид разврата вина и табаку».

Через неделю:

«На конке дал книжечки, поговорил – и на душе хорошо».

И даже в 1910‐м, в последний год жизни, пишет:

«Я даю понемногу, по 5, 10 копеек прихожим бродягам, которых так много, и всегда, когда успею, вступаю в разговор о пьянстве и уговариваю не пить, не курить, и если грамотный, даю об этом книжечки».

Самая большая статья на больную тему вышла в январе 1891 года. «Для чего люди одурманиваются?» – спрашивает Толстой у себя и всего человечества. Человечество тупо молчит – решайте сами, Лев Николаевич. И Лев Николаевич решает:

«Грех опьянения состоит в том, что человек, вместо того чтобы все силы своего внимания употребить на то, чтобы устранить все то, что может затуманить его сознание, открывающее ему смысл его истинной жизни, старается, напротив, ослабить и затемнить это сознание внешними средствами возбуждения».

Люди «одурманиваются», считает Толстой, чтобы забыться, чтобы избавиться от вечного недовольства жизнью, чтобы заглушить голос совести. И как ни сопротивляйся, Лев Николаевич – прав.

Но и Толстой, конечно, не без греха. В юности он был настоящим кутилой и даже прожигателем жизни. От карточных долгов и столичного разврата он убежал служить на Кавказ, но от себя не убежишь.

Вот запись из дневника за 1856 год, незадолго до того, как 28-летний писатель оставит службу:

«Поехали в Павловск. Отвратительно. Девки, глупая музыка, девки, искусственный соловей, девки, жара, папиросный дым, девки, водка, сыр, неистовые крики, девки, девки, девки!»

Ну вот такой примерно образ жизни. Другой бы отрывался до конца, а Лев Николаевич всячески сопротивлялся, придумывал правила и послушания, ругал себя, говорил, что для людей его породы есть только два варианта: величие и ничтожество. Вот к величию и стремился. К величию, абсолютному и неоспоримому, пришел.

Несмотря на лютую трезвость хозяина, в доме Толстых подавали к столу самодельные настойки, сотерн (французское десертное вино), белый портвейн, а в поваренной книге Софьи Андреевны сохранился рецепт браги, рассчитанный аж на 40 бутылок.

Сейчас приготовить этот напиток решится только безумец, но и у безумца вряд ли получится. Где ему взять 15 фунтов ячного солода, 5 фунтов солода пшеничного, 5 фунтов ржаной муки, фунт гречневой муки, да еще и хмеля полфунта. А из посуды потребуется как минимум: корчага, спустник, ушат, мутовка. Варить в печи, настаивать в погребе. И я как-то совершенно не верю, что Лев Николаевич мог устоять перед этой трудной в приготовлении брагой.

У Ивана Бунина в воспоминаниях записан исторический анекдот:

«Однажды я захотел подольститься ко Льву Николаевичу и завел разговор о трезвом образе жизни. Вот всюду возникают теперь эти общества трезвости… Он сдвинул брови: “Какие общества?” – “Общества трезвости…” – “То есть это когда собираются, чтобы водки не пить? Вздор. Чтобы не пить, незачем собираться. А уж если собираться, то надо пить!”»

Вот так вот пытаются очернить великого писателя. А лучше бы разок-другой перечитали «Пора опомниться!». Сели бы, задумались. Выучили бы наизусть «Зачем люди одурманиваются?». Посмотрели бы на себя в зеркало, потом в небо. Вылили бы бутылку вина в унитаз. Взялись бы за «Войну и мир».

Чехов

Кстати, с Буниным связана еще одна история, в правдивость которой я наивно верил.

Бунин якобы написал Чехову письмо, где жаловался на жизнь, болел за судьбу родины, говорил о тоске и даже самоубийстве. На что Антон Павлович ответил: «А вы поменьше водки пейте». Остроумно, смешно, но на самом деле этого не было.

Бунин писал про Чехова:

«К «высоким» словам чувствовал ненависть. Замечательное место есть в одних воспоминаниях о нем: «Однажды я пожаловался Антону Павловичу: «Антон Павлович, что мне делать? Меня рефлексия заела!» И Антон Павлович ответил мне: «А вы поменьше водки пейте».

То есть не Бунин жаловался, а кто-то другой. Не Бунин дурак-алкоголик, а другой. Возможно, это был писатель Борис Лазаревский, по крайней мере, в его воспоминаниях есть что-то похожее.

«После обеда мы подошли к борту. Чехов стал расспрашивать меня, как я распределяю свой день и пью ли водку.

– Берегите, берегите здоровье и не пейте каждый день водки. Ничто не тормозит так работы писателя, как водка, а вы только начинаете…

– Да я и не пью водки. Меня заедает другое – это вечный самоанализ. Благодаря ему бывали отравлены лучшие моменты…

– Отучайтесь от этого, отучайтесь. Это ужасная вещь».

Вот такие советы дает Антон Павлович молодым писателям. Не пить каждый день водки и отучаться от самоанализа. Кто-нибудь впечатлительный послушает его и вовсе перестанет писать.

Но как же это – совсем исключить водку? А что тогда делать с чеховским же афоризмом «Если человек не пьет и не курит, то поневоле задумаешься, а не сволочь ли он»? Да и сам Антон Павлович абсолютным трезвенником не был. Ну возьмем хотя бы письма:

29 июля 1877 года. Таганрог. М.М. Чехову.

«Одно только досадно: я не был на свадьбе и не пил с тобой, как в Москве. А я люблю всевозможные гульбища, русские гульбища, сопряженные с плясками, с танцами, с винопийством».

Или вот:

10 мая 1885 года. Бабкино. М.П. Чехову.

«Водворившись, я убрал свои чемоданы и сел жевать. Выпил водочки, винца и… так, знаешь, весело было глядеть в окно на темневшие деревья, на реку…»

Водочки, винца – это уже немало. Это даже почти неинтеллигентно. Можно было обойтись чем-то одним. Конечно, алкоголиком Чехов никогда не был. Наверное, потому «винопийство» его