Иария Шенбрунн-Амор - Железные франки Страница 41

Иоанн что-то произнес, трепетавший драгоман пришел в себя, оправился, важно перевел:

– Его Царственность как раз намеревались предложить нашему возлюбленному князю принести оммаж. Его Царственность готовы стать милостивым и справедливым сюзереном!

Раймонд усмехнулся: обещаний вечной дружбы и верной службы он даст сколько угодно. Пока греки предпочитают разрешать конфликты путем договоров и пышных клятв, пока они пытаются властвовать с помощью пустых слов и закорючек на бумаге, понимая, что длань Византии уже не столь могучая и длинная, чтобы удержать сирийские земли железным захватом, франки смогут восторжествовать. Окончательно споры решаются лишь кровью.

Теперь он досадовал, что не успел протянуть руку за императорской короной. Исключительная возможность была безвозвратно упущена, а все из-за этого некстати явившегося Куртене.

Время томительно тянулось под грозные пророчества Грануш и жалобы проснувшейся Изабо на нестерпимый голод. Констанция не ощущала даже жажды. К обедне татик получила долгожданное известие о разгроме противника и о своей полной победе – огнем по сухой ветке пронеслась весть, что Комнин освобождает Раймонда и Жослена.

– Хоть единожды этот никчемный Куртене на что-то сгодился – убедил Иоанна, что, если твердая рука Раймонда не восстановит в городе спокойствие, никто не сможет ручаться за жизнь и честь императора, – сообщила Грануш, сверкая глазами.

– Ромей отлично знает, что не будь тут франков, обнаглевшие сельджуки уже стояли бы под стенами Константинополя! – добавила дама Филомена.

– Мы обязаны лично поблагодарить императора! – стряхивая крошки с губ, вскинула Изабо молящие глаза на Констанцию.

Вновь исполнились слова Писания: «Мы были побеждены, и побежденные победили!» Все же согнать с трона князя Антиохийского, сына герцога Аквитанского, дядю королевы Франции, свояка короля Иерусалимского, не так же просто, как выдворить пьяницу из таверны! И Констанция жарко возблагодарила небеса, утаив от Создателя небольшую помощь Жослена, дабы не преуменьшать роль самого Господа в свершившемся чуде.

Отбившись от Грануш и Изабо, она ждала князя в замковом переходе. Когда наконец в ореоле факелов появилась высокая, широкоплечая фигура, решительно шагающая в алой развевающейся мантии, дивная, как явление Христа, у нее перехватило дыхание. Пуатье приблизился, крепко обнял свою Констанцию и закружил, заразительно хохоча. Он пах родным запахом кожи, железа, лошадей, пота и любимой им французской душистой воды. Поистине он был прекрасен и светел, как солнце.

– Мадам! Вы по-прежнему владычица Антиохии! Никогда Раймонд де Пуатье не согнется и не покорится!

Раймонд так безмерно гордился собой, словно не провел императорскую кобылу под уздцы да не просидел несколько часов под запором, а, по меньшей мере, сравнялся подвигами с легендарными франкскими героями. Теперь, когда князь заполнял собой весь проход, никто бы не поверил, что Иоанн, рядом с Пуатье подобный засушенному корешку, смог задержать, сломить или принудить к чему-либо этого мужественного, непобедимого гиганта.

Грануш не утерпела, принялась превозносить свою анушикс:

– Ваша светлость, это все наша княгиня! Это по совету нашей Констанции мы всколыхнули горожан. Я-то всегда знала, что моя деточка будет спасительницей всех христиан в Святой земле! Наша пташка самого Иоанна смогла запугать!

Веселый смех Раймонда заполнил своды, князь наклонился, не стесняясь присутствием посторонних, крепко поцеловал жену в уста:

– Хорошая моя, умница!

Смущенная, счастливая Констанция заправила выбившиеся пряди волос под повязку. Ласка и похвала возлюбленного окрылили ее. Посоветовал, правда, Куртене, но кроме этого великий умник только ноготь грыз да пару слов бросил, а весь план придумала и приказала начать восстание она сама. Недаром и мамушка подтвердила, что весь мятеж – заслуга Констанции! А ведь всем известно, что Грануш – провидица.

– Я так за тебя волновалась…

Пожал плечом:

– За меня?! Да едва народ услышал, что я задержан – вся Антиохия немедленно возмутилась! – Вспомнил, нахмурился: – Вот кто перед императором усердствовал – это граф Эдесский. Из шкуры вон лез, чтобы я поскорее принес оммаж Иоанну.

Констанция хотела заступиться за Жослена, но встрял вихрастый задира и зубоскал Юмбер де Брассон. Стреляя наглыми васильковыми глазами в восхищенную Изабо, принялся потешать слушателей:

– Иоанн уже собирался всучить нам всю свою империю со скипетром в придачу, когда ворвался этот журавль встрепанный, граф Эдесский! Бросился на колени, и давай клясться в верности! Ну, с такой-то подмогой Комнин сразу воспрял. Повезло василевсу, что могучий Куртене за него заступился!

Все захохотали, а Раймонд заговорил о достигнутом с Иоанном соглашении, напрочь забыв о Жослене. Констанция не стала перебивать. Разумеется, в первую очередь князь обязан победой и свободой себе, а не ей, и не мятежному, переменчивому городскому сброду, и, уж конечно, не графу Эдесскому. К тому же Куртене еще сто раз успеет проявить свою находчивость.

Все-таки пришлось князю Антиохийскому встать на одно колено перед сидящим на троне Иоанном, вложить огромные сложенные ладони в маленькие, смуглые лапки василевса и произнести клятву верности, после чего Комнин, по-прежнему мрачный и недовольный, поцеловал Раймонда в уста и передал князю инвеституру на «уступаемые земли». Было очевидно, что любви и преданности между ними меньше, чем мяса в постном рагу.

Спасая собственный престиж, грек помешкал еще некоторое время, наслаждаясь антиохийскими термами, построенными его древним предшественником – римским императором Диоклетианом. Наконец собрал своих эскувитов, заявил, что «умыл руки от этого осиного гнезда», и освободил Антиохию от византийского присутствия, оставив франков в одиночку справляться с раздразненной греками сарацинской гидрой. Подобно Понтию Пилату, умывшему руки от крови Спасителя, погубил свою душу Иоанн, преследуя христиан на Святой земле.

Жослен на победный пир не остался. Пуатье заявил, что Куртене постоянно становится ему на пути и перебегает дорогу, а Куртене ответил, что князь хоть и воображает, что готов перепрыгнуть через любую пропасть, а под Алеппо доказал, что осторожничать и соблюдать собственные интересы умеет лучше любого. После этого ускакал восвояси, не прощаясь. Констанция о его отъезде не жалела. Чем-то он стал ей неприятен, может, тем, что считал себя умнее Раймонда, а может, своей обслюнявленной рукой.