Том Шервуд - Серые братья Страница 42

Бледная, с замершим сердцем, вошла принцесса в знакомый обеденный зал.

Герцог завтракал. Он жестом пригласил её сесть, и она, секунду помедлив, присела.

– У меня есть к вам предложение, моя милая Маргарита, – сказал он, смуглыми сильными пальцами разрывая истекающего жиром цыплёнка.

– Я вчера уже ответила вам…

И тут Маргарита взглянула на герб над камином – и дико вскрикнула. Щита с гербом там больше не было. На его крюке, в петле из грубой колючей верёвки висела их служанка Луиза. Всё поплыло перед газами принцессы. Отчаянным усилием она вцепилась в край стола. Откуда-то издалека до неё доносился голос хозяина замка:

– О, я помню, что вы ответили. О вчерашнем, принцесса, нет больше и речи. Сейчас я предлагаю вам быть моей наложницей. Рабыней. Вы не должны сметь разговаривать со мной и смотреть на меня. А я буду водить вас за собой на цепи. Живую принцессу. Забавно!

Маргарита, не в силах поверить услышанному, подняла на него взгляд.

– Вам понятен смысл моего предложения? Тогда дайте ответ. Немедленно. Вы согласны стать моей личной рабыней?

«Больше достоинства, Маргарита, – шептала принцесса, с усилием поднимаясь с краешка массивного стула, – больше достоинства…» Встав, она обеими руками оперлась на спинку стула и, пересиливая дрожь и хлынувшие на лицо слёзы, проговорила:

– Вам судья – Бог!..

– Так вы согласны? – уточнил герцог, перестав на секунду жевать.

– Нет…

– Что ж. Я образованный человек, и понимаю, что «нет» – это «нет». Составьте-ка мне компанию. Я после завтрака всегда гуляю в саду. Ну? Вы пойдёте сама, или вас придётся снова вести между копьями?

Прогулка длилась минут двадцать, не больше. В полном молчании. Они уже возвращались назад, в залу с камином, когда Кагельберг произнёс:

– Вы отдышались, принцесса? Вам полегчало? Я рад. Хочу сделать вам новое предложение. Смысл остаётся прежним – наложница и рабыня. Только не у меня, а у дворовой прислуги. У садовников, конюхов. Как, кстати, зовут вашего младшего брата?

С этими словами он вошёл в арку обеденной залы, и следом вошла Маргарита, но, едва сделав шаг, она рухнула на пол, как застреленная. Лицо её из бледного сделалось совсем восковым, а дыхание – неуловимым. Герцог, рассмеявшись довольным, громким и чистым смехом, перевёл взгляд с упавшей принцессы на крюк, где теперь вместо Луизы висели, тесно соприкасаясь, вчерашние гости молодого герцога: король и королева.

Слуги очень старались, и спустя четверть часа Маргарита, облитая неоднократно водой, с натёртыми солью висками сидела на прежнем стуле. Её била крупная дрожь, и ей всё время давали нюхать уксус. Наконец, заплетающимся языком, вздрагивая, громко и отрывисто она проговорила:

– Зверь! О, зверь! Зачем вы не предупредили меня? Я согласна! Я на всё была бы согласна!

– Наша игра была бы не столь напряжённой, – спокойно пояснил герцог, обнажая ровные зубы в приветливой, доброй улыбке. – А так – нам всем будет что вспомнить!

Привстав, он нашёл между приборами фруктовый маленький нож и принялся срезать им кожицу персика. Затем покачал перед собой длинной розово-красной полоской, закручивающейся в спираль, и спросил:

– Моё третье предложение вы помните? Итак, ваш ответ.

– Ответ очевиден, – медленно произнесла Маргарита. – Дайте мне лишь немного собраться с силами.

– Охотно предоставляю вам такую возможность, – кивнул Кагельберг. – Понимаю. Такой ответ дать очень непросто.

А Маргарита, встав, снова оперлась о спинку стула и, стараясь не смотреть туда, где вчера висел герб, прошептала:

– Больше достоинства… Больше достоинства…

– Итак? – поинтересовался, откидываясь на своём троне, герцог. – Пришла ли минута, когда эти прелестные губы произнесут роковые слова?

– Пришла, – отрешённо взглянула ему в глаза Маргарита.

Она чуть склонилась, быстро взяла из своего прибора тонкий фруктовый нож и, уперев его (герцог оглушительно закричал и вскочил) черенком в край стола, упала грудью на лезвие.

Старая сказка

На маленьком сыне короля была грубая, прохудившаяся во многих местах одежда. Медленно поворачиваясь с тяжёлой деревянной лопатой, он убирал в конюшне лошадиный навоз. Тело его было покрыто синяками и ссадинами, но руки окрепли, а на лице вместо дворцовой аристократической бледности алел здоровый румянец. К слову сказать, кормили его сносно.

Вечером он переходил из распоряжения старшего конюшего под опеку кухонной ключницы – доброй и грустной старухи. Здесь он обретал спокойствие, сострадательную доброту, и, – чего маленького человека старательно и умело лишали в течение всего дня, – присущее принцу достоинство.

– Вы не скажете мне, – однажды спросил он старуху, – есть ли у меня возможность узнать о моих родственниках? Где теперь мои мать, отец и сестра?

В это время пробегал мимо пажик, и половину вопроса услышал.

– Если сестра твоя выживет – так и ты ещё поживёшь! – глумясь, крикнул он. – А умрёт – собирайся, отправишься и к ней, и к родителям!

И упрыгал по коридору. Старушка, страдальчески сморщась, прогоняюще замахала в его сторону рукой, а принц торопливо переспросил:

– Моя сестра – что же – больна?!

– Ох, ох, – сказала старушка. – Очень больна.

– Мне нужно увидеть её, – решительно заявил принц.

– О, нет. Про это забудь. Она под надёжной охраной. Даже ночью к ней не подобраться.

– Но есть ли хоть кто-то, кто мне смог бы помочь?

– Разве что Серые братья, – грустно улыбнулась старуха.

– Кто они?!

– Они никто. Это такая старая сказка.

– О чём?

– О том, как один злой и богатый купец поплыл на корабле в дальние страны. Он взял с собою соседей – троих братьев, чтобы они тоже могли поторговать и вернуться с прибылью.

– И что же?

– А вернулся один. Сказал всем, что братья рыбу ловили на лодке, и утонули. А сам их в чужой стране убил, а товары и деньги их взял себе.

– И спокойненько жил?!

– Да, и жил хорошо. Только однажды вдруг заметили стражники в городе, как ночью по улицам прошли трое – молчаливые, призрачные, в серых плащах с острыми капюшонами. Бросились их ловить – а те как будто растаяли. А наутро нашли того купца мёртвым в своей постели. Ран на нём не было, но на лице его застыл ужас. И стали люди в том городе осторожно друг другу ту историю рассказывать. Бургомистр же рассказы про троих вернувшихся братьев настрого запретил. И приказал стражникам хватать всякого, кто про Серых братьев рассказывает, и бросать к палачу в подземелье.

– А у палача было страшно?

– Страшнее, чем в любом другом месте.

– И что дальше?

– А дальше – везли через площадь в повозке одного человека, которого бургомистр осудил беззаконно. И человек этот на всю площадь вдруг прокричал: «Серые братья! Серые братья! Призываю вас! Придите и накажите бургомистра-злодея!» Тут стражники начали его бить, чтобы он замолчал, и стали быстро гнать лошадей – но всё равно все, кто был в то время на площади, этот крик слышали. А наутро узнали – что испустил дух бургомистр. Лежал он в своей постели, и лицо его перекосилось от ужаса. С тех пор повелось – если кого-то обижали несправедливо, то обиженные прибегали на площадь и громким криком просили Серых братьев о помощи, и ни разу, ни одного разочка неуслышанным такой зов не остался. И очень скоро в том городе стало невозможным найти злого или бессовестного человека, а остались жить только добрые, дружные и приветливые люди.