Николь Галланд - Месть розы Страница 42

Жуглет сделал широкий жест — швырнул его в толпу гостей, воскликнув:

— Не сомневаюсь, Виллем из Доля подарит мне что-нибудь еще более шикарное!

Лишь перед самыми сумерками — а летом они наступают довольно поздно — Виллему удалось укрыться в своей комнате. Неотвязное присутствие Жуглета и льстило ему, и раздражало.

— Прежде чем я потащусь обратно в гору, покажи-ка, что ты собираешься завтра надеть! — жизнерадостно произнес менестрель, возникнув на пороге. — Посмотрим, может, я уже сегодня сложу про твои завтрашние подвиги балладу, со всеми подробностями, конечно. И сразу же ее исполню, еще и заработаю что-нибудь.

— Завтра я буду в полном рыцарском облачении. — Виллем зевнул. — Я с ног валюсь от усталости. Если ты не против, я хотел бы лечь. Разве что пропустим по стаканчику? Только никаких больше песен.

— Отлично. — Жуглет пожал плечами. — Мне все равно надо поберечь голос. Завтра придется прославлять твои победы перед всеми дамами.

— Как я сумею вознаградить тебя за все, что ты для меня делаешь? — произнес Виллем, стаскивая через голову тунику.

Рубашка, зацепившись за воротник туники, снялась вместе с ней, и теперь он стоял голый по пояс, освещенный светом лампы.

— Не надо никакой благодарности, — отвечал Жуглет. — Для меня это долг друга. К тому же я и сам получаю удовольствие. И еще — говорю это со всей серьезностью, Виллем, — завтра в это же время у тебя уже будет дама сердца.

Для человека, прекрасно сознающего свои сильные стороны, Виллем обладал обезоруживающей, на диво скромной улыбкой.

— Я всего лишь безземельное ничтожество, Жуглет. Вряд ли среди того множества дам, с которыми ты меня познакомил, нашлась хотя бы одна, которой моя застенчивость показалась… ну, по крайней мере… привлекательной.

— Ах, оставь, — отмахнулся Жуглет. — Ты лучше управляешься с делами, чем со словами, а какая женщина не любит великие дела? Если понадобится сочинять стихи, я тебя подучу. Но ты будешь пользоваться большим успехом такой, как есть, уж поверь мне.

Виллем, слушая его, стоял посреди комнаты, рассеянно ища взглядом халат. Как бы в подкрепление своих слов, менестрель дружески хлопнул его по мускулистому плечу.

— В конце концов, это…

Жуглет осекся. Виллему показалось, что он видит на лице друга выражение, чем-то ему знакомое. По сути, оно несло в себе похвалу и должно было Виллему льстить, если бы не одна деталь, вызывающая едва ли не шок. На физиономии Жуглета возникла улыбка, удовлетворенная и одновременно жаждущая, — точно такая же, какую Виллем увидел в свое время на лице вдовы Сунья, когда впервые прикоснулся к ней.

Сумей Жуглет скорчить подходящую шутливую мину, все можно было бы спустить на тормозах. Но музыкант вместо этого покраснел как рак и резко, будто обжегшись, отдернул руку. Друзья обменялись нервными взглядами. Виллем сделал шаг в сторону.

— Я хотел сказать… — предпринял попытку продолжить разговор Жуглет.

Однако он говорил неуверенно и чересчур громко, да вдобавок еще грубовато, подчеркнуто мужским жестом опять потянулся к руке Виллема. Тот отстранился, от всей души желая, чтобы Жуглет как-нибудь ловко посмеялся над происходящим.

Но Жуглет не сумел обратить все в шутку. Более того, он — по-прежнему с пылающими щеками — имел столь же ошарашенный вид, что и Виллем, и таращился на бугрящуюся мускулами руку Виллема, как на какого-нибудь диковинного зверя.

— По-моему, тебе пора, — произнес Виллем. — Уже поздно. Увидимся завтра утром.

Вытащив рубаху из туники, он натянул ее и принялся с преувеличенно деловитым видом расхаживать по комнате в поисках халата. Открыл сундук, порылся в нем.

Жуглет неловко кашлянул.

— За что ты выгоняешь меня?

Виллем, не отвечая, продолжал рыться в сундуке. Через некоторое время раздраженно хлопнул крышкой.

— Он здесь, на кровати, — подсказал Жуглет и потянулся за халатом.

— Не подходи к моей постели, — предостерегающе процедил Виллем.

— Это просто нелепо! — воскликнул Жуглет. Никогда еще он так не нервничал. — Я не уйду, пока ты не успокоишься.

Виллем отвернулся, пытаясь скрыть неловкость.

— В таком случае успокой меня, — и, едва не заскрипев зубами, добавил: — Что, по-твоему, сказал бы брат Павел, окажись он свидетелем этой сцены?

И опять ему страстно захотелось, чтобы Жуглет обратил все в шутку. Однако Жуглет был явно не в себе.

В этот момент — словно само небо заботилось о сохранении их дружбы — снаружи послышался громкий шум. В дверь ворвался Эрик с лицом, красным от вина и тренировочных сражений.

Он радостно воскликнул:

— Я только что узнал, где можно найти проституток! Вы со мной?

— Да! — ответили оба очень быстро и чересчур громко.

До западных ворот было четверть мили. Путь пролегал по узким, заваленным навозом улочкам. К невыносимой вони сточных канав, переполненных мусором и гниющими потрохами, примешивался жуткий «аромат» дубильных чанов. Еще не совсем стемнело, но Виллем нес зажженный фонарь, чтобы занять руки. Он молчал, слушая болтовню подвыпившего Эрика и редкие замечания Жуглета. Когда они миновали несколько улиц, гнилостный запах дубильных чанов наконец сменился маслянистым запахом дубленой кожи: они достигли квартала кожевенников.

Эрик поведал им подробную историю своего опыта со шлюхами, но признался, что в настоящее логово греха идет в первый раз: до сих пор он имел дело лишь с отдельными странствующими представительницами древнейшей профессии. Жуглет заверил его, что в этом он ничем не отличается от других и что им повезло оказаться в Селестате, где к этой проблеме относятся прогрессивно и создают сравнительно комфортные условия, в особенности сейчас, в преддверии турнира.

Они вступили в западную часть города, где движение было не особенно оживленным, поскольку главный торговый путь, в долину Рейна и из нее, пролегал не через западные ворота. По этой причине здесь, среди садиков, мусорных куч и обиталищ прокаженных, теснились те, без кого доброе христианское общество не могло обойтись, но кого признавать не желало: евреи, акушерки, торговцы лечебными травами и, разумеется, проститутки. Для уже довольно позднего времени здесь царило странное оживление: люди самых разных национальностей и возраста сидели на корточках у открытых дверей, болтали о завтрашнем турнире и слушали вечернюю колыбельную, сотканную из воркования голубей, переклички кукушек и постепенно затихающего городского шума. Все без исключения — и прохожие, и люди у порогов — приветствовали Жуглета сердечно, как старого знакомого.