Михаил Шевердин - Перешагни бездну Страница 44

—  Безгрешная голова до виселицы дойдет, а на виселицу не пойдет!

Их отвели в шалаш, на край поляны над пропастью. Шалаш стоял здесь испокон веку. Здесь зимовали угольщики.

У входа поставили двух аскеров с саблями наголо.

Мимо шалаша взад-вперед шагал Кумырбек. Носком сапога он отшвыривал камешки, веточки и яростно бормотал:

—  Мятеж! Нарушение порядка! Хор-рошо! Повесить! В костер бросить!

Останавливался у шалаша, склонял лицо к темной дыре, заме­нявшей дверь, и сипел:

—  Я и без фатихи женюсь. Отосплю с ней ночь. Вот и жена. И тоя-угощения не надо. Вот. А вас сожгу. Я с Моникой играть буду, забавляться, а вы, болваны, из ямы, поджариваясь, смотрите. Заступники!   Смотрите!   Завидуйте!    В огне углей   жарьтесь, а я в пламени ее прелестей расцвету. Собаки! Хорошо!

Кричать Кумырбек кричал, но разные мысли тревожили его не на шутку. Он вообще не очень-то любил раздумывать. Раньше, в минувшие дня басмаческих набегов, разве он вздумал бы цере­мониться с непокорными? Пристрелил бы — и все. Сейчас в про­тесте Аюба Тилла и тем более молокососа Юнуса-кары он усмот­рел гораздо худшее, чем просто попытку вступиться за девушку. Неповиновение! Бунт!

Что он, Кумырбек, хотел совершить беззаконие, было ему по­нятно. Он сам себе удивлялся. Еще час тому назад он и не думал ни о какой свадьбе. Девчонка его не интересовала. Он выполнял поручение эмира, который повелел для каких-то там его замыслов выкрасть девушку и привезти за границу в целости и сохранности. Поручение вполне устраивало Кумырбека. Он и проделал все стремительно. Успел ворваться в спящее селение, вырвать из-под носа местных властей девушку. Кого-то побил, а может быть, и убил в кишлаке, говорят, даже родному дядюшке ишану чуянтепинскому Зухуру в ночной неразберихе влетело. Умчал Кумырбек добычу в горы, даже не посмотрев на нее тогда.

Лишь сегодня Кумырбек разглядел Монику-ой на пороге хи­жины, и она поразила его воображение. Его меньше всего беспокоила возможная кара за насилие. Он привык к безнаказанности, действовал по воле своих побуждений, инстинктов. Никому никог­да не подчинялся, не обуздывал своих желаний. Какое дело ему до эмира и его замыслов.

—  Эй вы, лодыри! Разжигайте угли! — приказал он.

А сам ходил возле шалаша, сыпал проклятия, издавал возгла­сы звериного торжества и даже не смотрел на своих аскеров, по­мрачневших, молчаливых.

Да, следовало бы предупредить виновницу всех сегодняшних происшествий. И, подойдя к хижине, он крикнул:

—  Готовься, госпожа Моника-Фоника, принять жениха! Вече­ром ты сделаешься женой великого воина и столпа ислама Кумырбека. А талисман твой, книжку, в хурджун убери. К чему он тебе? Хорошо!

Он даже ткнул кулаком в жиденькую створку двери, хихик­нул, но не удивился, что девушка не откликнулась: впрочем, не­весте к лицу покорность и скромность.

После полудня вернулся Джаббар-Бык со своими спутниками. Привезли рис и даже конфеты.

Конфеты Кумырбек приказал высыпать на порог хижины.

—  Однако,   ваша   милость, — сказал   Джаббар-Бык, — плохой слушок. Красноармейцев в долине видели. Ищут кого-то.

—  Слушок! И пусть. Разве жениху плохие новости рассказы­вают? Иди.    Готовь плов.   Скоро   вечер.   А молодому и ночь ко­ротка.

Аскеры беспокойно толпились кучкой у самого обрыва и мол­чали, поблескивая белками глаз. Кумырбек знал своих угольщи­ков, верил в них. Немало дел он совершил со своими аскерами. Прославили они своего курбаши Кумырбека, и он пришел даже в хорошее настроение. Он шагнул к огромному костру, в котором жгли уголь для казни, и вдохнул в себя дым. Он наслаждался за­пахом дыма и приятными мыслями: казнь мятежников, пир, плов, брачная ночь. Хорошо!

—  Эй вы, черноликие! — воскликнул    он. — Что, углежоги, ут­кнулись в... Что с вас спросишь, черномазых? Обругать да камчой постегать невеж. Ну, чего?..

Угольщики неприязненно молчали. Один из них молча качнул головой в сторону шалаша, у входа в который все так же стояли двое с обнаженными клинками. Кумырбек покряхтел, заплевался и наконец порешил:

—  Счастье дьявола Аюба Тилла! Счастье слюнтяя безбородого Юнуса-кары. Сегодня у меня, великого датхо Кумырбека, празд­ник. Пусть все радуются, празднуют.

Не успел он и рукой махнуть, как угольщики гурьбой  кинулись к шалашу, отпихнули стражей. Те вложили клинки в ножны и отошли в сторону.

А из шалаша чуть ли не на руках торжествующих аскеров появился Аюб Тилла с растрепанной бородой и совсем черным лицом. Он, сопровождаемый угольщиками, прошел мимо подбоченив­шегося Кумырбека и даже не глянул на него. Юнус-кары бочком скользнул мимо Кумырбека и исчез за валуном. Показалось или нет — он разговаривал там с низеньким человечком в белой чал­ме. Откуда бы здесь объявлться еще одному книжному червю?

Но Кумырбеку было не до этого.

—  Эй вы, горлодеры! — заявил он примирительно. — Поняли? По поводу свадьбы дарую жизнь бунтовщикам. Хотел поджарить подлецов... Ну уж ладно, добрый я. Великодушный. Пророк пове­лел мусульманам проявлять снисходительность. А ты, Аюб Тилла, благодарность выкажи! — Но Аюб даже не обернулся, и Кумыр­бек предпочел не заметить этого и  продолжал: — Эй ты,  Юнус-кары, маменькин сынок, господин буквоед, постучись к невесте и предупреди, пусть расчешет косы, что ли... умоется, что ли, глазки там... хэ-хэ, насурмит. Понимать надо, кто удостоил ее своим вы­бором! Сам полководец, сам датхо! Великий воин ислама! Должна предстать перед ним во всей прелести. Быть достойной, так ска­зать. Хорошо!

Поляна окунулась в прохладу, едва край медно-красного под­носа-солнца коснулся порозовевшего снега на гребне Хазрет Сул­тана. Зашевелились стебельки трав, зашумела листва кустарника, закачались над поляной темно-зеленые, почти синие, арчи. Запахи из котлов сулили радость плотного ужина.

—  Эй! — добродушно   покрикивал   Кумырбек. — Пошевеливай­тесь! Дастархан для зятя его высочества эмира! Чистый  воздух, кристальная вода, красавица на краешке ковра!  Чего еще надо мусульманину?!

Он развалился на грубой, видавшей виды кошме под навис­шим над головой каменным обрывом и нетерпеливо поглядывал на хижину. Туда, едва волоча ноги, поднимался Юнус-кары. Его упрямая спина с коричневатыми полосами на рубахе от ударов камчи, вздернутые плечи, его упрямо загребавшие траву ноги очень не нравились господину датхо. Он раздул ноздри и заорал:

—  Пошевеливайся, ты, кораническая закорючка!

Кумырбек совсем бы впал в ярость, если бы слышал, что бор­мочет Юнус-кары: «Кормить быка халвой! Мужлану, зверю тако­му — прелестную. Чтоб по тебе пятна эмирских милостей пошли». Кончиком раскрутившейся чалмы он утирал слезы.