Светлое Средневековье. Новый взгляд на историю Европы V–XIV вв. - Мэтью Гэбриэль Страница 44

Представления средневековых людей об апокалипсисе, священном насилии и своем месте в истории слишком часто либо игнорируются — и тогда религия становится дымовой завесой для «реальных» экономических или политических деяний, либо используются как свидетельство того, что средневековые люди были бездумными религиозными фанатиками. И то и другое неверно. Средневековые люди действительно конструировали духовный мир, чтобы осмыслить реальность и обрести ориентиры, как это делают все. Для этого они обращались к Священному Писанию. Аббат и комментатор Библии Иоахим Флорский в своих многочисленных трудах предлагал новое видение развития священной истории. Христианское время обычно представляется нам как нечто двухмерное и линейное; оно где-то начинается и неизбежно куда-то движется. Но правильнее все-таки считать, что люди в древности и Средневековье думали о времени в трех измерениях. Да, история в какой-то момент началась (Сотворение мира) и к чему-то идет (Страшный суд), но между этими моментами — большой беспорядок. Священное время превратилось в запутанную концепцию после смерти Иисуса. Оно стало пространством образов, которым суждено было повторяться, пока не начнутся события книги Откровения.

Иоахим внес порядок в этот хаос. Он разделил время на три перетекающие друг в друга «стадии», соответствующие Троице: состояния Отца, Сына и Святого Духа. Трудно переоценить, насколько сильное влияние оказали взгляды Иоахима на события конца XII и XIII веков (и более поздние). Иоахим — и вслед за ним Иннокентий III — утверждали, что мир в настоящее время существует в переходный период от второго к третьему/конечному состоянию. В конечный период, именуемый состоянием Святого Духа, объединятся все христиане — для спасения своих душ и для совместного противостояния внешним врагам (слугам дьявола). Следовало собирать паству.

Проблема возникает, когда факты не соответствуют ощущениям; это как минимум заставляет нас пересматривать первоначальную идею. Иннокентий вскоре осознал, что греки вовсе не намеревались сразу же подчиниться Риму. Более того, в Восточной Европе булгары вторглись в византийскую Грецию, нанеся новой империи жестокое поражение при Адрианополе и убив в бою Балдуина (бывшего графа Фландрии, ныне императора), что привело к серьезной дестабилизации нового режима. Иннокентий поначалу обвинил солдат в том, что они лишили себя Божьей милости, когда, взяв город, принялись разграблять церкви и, возможно, даже насиловать и убивать монахов, монахинь и священников. Но Иннокентий не терял надежды на апокалипсис. В конце концов, откладывать апокалипсис можно бесконечно. Бог не ошибается, но люди могут неправильно истолковывать знамения. Возможно, Иннокентий ошибался, полагая, что византийцы присоединятся к Латинской Церкви, но всего через несколько лет в южной Франции Иннокентий увидел еще один знак, еще одну возможность ускорить ход священной истории.

Средневековая Европа и прежде сталкивалась с ересью. Однако то, что происходило тогда на юге Франции, носило принципиально иной характер. Мы склонны, опираясь на источники, объединять всех инакомыслящих под названием «катары» и приписывать им формализованную дуалистическую теологию — жесткое разделение между «материальным миром» и «миром духовным». Считалось, например, что катары воздерживаются от секса, не едят мяса и имеют строгую иерархию. Но в реальности все было намного сложнее и запутаннее.

Не было никакой «религии катаров». Однако существовала враждебность по отношению к священникам («антиклерикализм»). Эта враждебность отчасти проистекала из скептического отношения к полезности священства в целом, отчасти — из стремления к более чистому «апостольскому» образу жизни, который отвергал мирское богатство. Подобные идеи были характерны не только для земель графов Тулузских. Критика чрезмерно мирских (похотливых, прожорливых, жадных) священников и монахов является лейтмотивом средневековой литературы, особенно в fabliaux, или баснях — коротких нравоучительных историях, часто чрезвычайно вульгарных, граничащих с порнографией. Главной задачей этих историй было преподать урок мирянам (например, пояснить, что не следует заниматься сексом со священниками, наставлять рога своему мужу и т. д.). Однако на юге Франции действительно существовала интересная разновидность мирской религиозности, которая шокировала и устрашала новый класс церковной элиты с университетским образованием, к которой принадлежал и Иннокентий III.

Конечно, это не значит, что епископы и священники по всей южной Франции поддерживали неортодоксальные системы верований (хотя северные коллеги часто их в этом обвиняли) или что население этого региона не было христианским. Рост озабоченности «ересью», который наблюдался на рубеже первого тысячелетия, а затем продолжался в течение позднего Средневековья, можно объяснить тем, что люди действительно обращали внимание на то, что другие говорили об их религии и как ее исповедовали. Например, история святого Гинфорта — «святой борзой» (да-да, настоящей собаки) иногда преподносится как пример крестьянского суеверия, но при ближайшем рассмотрении обнаруживает много общего с ортодоксией. Согласно легенде, Гинфорт спас младенца от змеи, но отец ребенка, вернувшись домой, неправильно понял происходящее и убил собаку. Устный образ верной собаки слился с образом святого человека, подчеркивался здесь и элемент классовых противоречий (неблагодарный хозяин). По сути, эта история — своеобразный сплав традиционных христианских обрядов и историй о святых с элементами устных преданий. «Неортодоксальной» эту историю объявили тогда, когда монах из Парижского университета прочесывал эти земли в поисках еретиков.

В этом случае, как и во многих других, церковники XIII века, воспитанные на римских классиках и Отцах Церкви, использовали более старые понятия для описания собственного мира. Например, многие обвинения, выдвинутые против так называемых катаров, дословно повторяли те, что звучали против ранних христиан в III и IV веках. Прошло тысячелетие, и мы опять читаем о новых «донатистах» и «манихеях». Интеллектуальный мир, в котором жили такие люди, как Иннокентий III, обеспечивал структуру, которая определяла их мировосприятие, но эту структуру ограничивала ностальгия по героическому христианскому прошлому.

Заблудшие христиане, казалось, представляли экзистенциальную угрозу для добрых христиан во всем мире. В середине XII века аббат Клюни спросил магистра ордена тамплиеров: «Против кого следует сражаться тебе и твоим людям? Против язычника, который не знает Бога, или против христианина, который исповедует Его на словах, но сражается с Ним на деле?» Это был риторический вопрос с ясным ответом: лжехристиане представляли большую угрозу.

В окрестностях Тулузы уже какое-то время назревали неприятности. На момент резни в Безье по меньшей мере несколько поколений «добрых христиан» (как они себя называли) жили здесь в укрепленных городах и селах. Сначала сюда направили проповедников с севера, в основном монахов-цистерцианцев, которые должны были реформировать духовенство и вступать в диспуты со всеми «добрыми христианами», которые встретятся им на пути. Но проповедники часто затруднялись отличить «еретика» от «ортодокса» — реалии жизни никак не соответствовали идеям, рожденным в умах северных церковников.

Все изменилось с приходом Иннокентия III. В качестве модели он использовал притчу из Евангелия от Матфея