Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона Страница 46

Сайлас на протяжении всей своей жизни слышал унизительные эпитеты в адрес китайцев, но, несмотря на это, они до сих пор оскорбляли его слух.

— Поэтому я голосую против. Против! Пусть и дальше срут в свои ночные горшки в темноте. Мне на это наплевать.

Раздались одобрительные возгласы большой группы людей, возглавляемой Мейером Врассуном и Уильямом Дентом, новым главой британского торгового дома «Дент и компания», прибывшим недавно из Лондона.

Уильям Дент был самым высоким человеком в Шанхае, а может, и во всей Азии. Его рост составлял шесть футов, десять дюймов[12]. Неудивительно, что, глядя на мир с такой высоты, он имел свой собственный, особый взгляд на происходящее вокруг, в том числе и на положение торговцев опием в Шанхае. Он твердо верил в то, что необходимо остерегаться тех коллег по бизнесу, которые «окитаились». Он верил в славу короны и отечества, гордился тем, что является несгибаемым патриотом Британской империи, над которой никогда не заходит солнце. Мать его умерла молодой, отец был кутилой и прожигателем жизни, поэтому все заботы о воспитании братьев и сестер, а также восстановлении благосостояния семьи целиком и полностью легли на его плечи. Что, собственно, и привело его в Шанхай и на эту встречу. Речь этого шанхайчика не удивила Сайласа. Его больше интересовало другое: почему Хейворд Мэтисон, глава шотландского торгового дома «Джардин и Мэтисон», до сих пор отмалчивался? Незадолго до начала встречи агенты Сайласа предоставили ему некоторые данные об этом необычном человеке, который вполне мог стать его союзником. Теперь Сайлас знал, что Хейворд Мэтисон родился и вырос в Китае и приходился внуком знаменитому Геркулесу Маккалуму. Мэтисон знал и любил Китай и — в некотором смысле — китайцев, но, когда дело доходило до политики, проявлял большую осторожность. Его вырастили в строгих католических канонах, и гонорею, которую он подхватил в юном возрасте, Мэтисон считал справедливым наказанием за сексуальную распущенность. Он годами терпеливо сносил мучительные процедуры, которые на языке медиков носили красивое название «ртутные ванны», но на деле лишь способствовали прогрессированию болезни. Наконец Хейворд обратился к врачу-китайцу, и вскоре наступило облегчение, которого он не испытывал уже много лет.

«Писать без боли — это самое большое наслаждение в мире!» — говорил он после этого.

Следующим слово взял пожилой руководитель торгового дома «Олифант и компания» из Филадельфии. Он нес какую-то ахинею, разобраться в которой не представлялось возможным: то ли электрический свет является светом Божьим, то ли наоборот. Сайлас его не слушал. Он считал Олифантов и им подобных настолько глупыми, что каждый раз, когда кто-то из них открывал рот, у него сводило зубы.

Дебаты продолжались. Подали чай. Крепкие напитки уничтожались в геометрической прогрессии. Мухи десятками гибли под ударами безжалостных ладоней, всевозможные китайские жуки впивались в потные человеческие шеи, а европейцы и полиглоты напряженно оберегали лежащие в карманах бумажники. Деньги решали все. Без денег в обширных и густонаселенных кварталах Иностранного сеттльмента не появится ни электричества, ни водопровода. Без освещения, без сомнения, начнется уличное насилие, а в условиях антисанитарии будут и дальше свирепствовать такие инфекционные заболевания, как тиф, малярия и проказа, пожиная свой обильный урожай. И только это собрание фань куэй могло решить, улучшится ли ситуация, или все останется как есть.

Сайлас знал, что шанхайчики, не воспринимавшие город в качестве своего дома, вели вольготную жизнь, словно короли в замках. Они редко вставали до восхода солнца, а обитали чаще всего в принадлежащих Врассунам домах, в роскошных апартаментах, которые насчитывали от двадцати до тридцати комнат. Утром один мажордом подавал хозяевам прямо в постель чай, а второй тем временем инструктировал челядь, готовя ее к выполнению дневной работы. В число обслуги входили как минимум два повара — непременно мужчины, а также домашний разнорабочий, личная ама хозяйки, посудомойка, белошвейка, носильщик и иностранная гувернантка для детей. Завтрак обычно был сугубо национальным: кукурузные хлопья, яйца и кофе для американцев, холодные тосты с джемом и тушеные томаты для англичан, цикорий и круассаны для французов. За завтраком они читали англоязычные газеты: «Норт-Чайна дейли ныос», «Шанхай ивнинг пост» или «Меркурий». На страницах этих изданий печатались такие необходимые для повседневной жизни в Шанхае вещи, как кроссворды, афоризмы Дороти Дикс[13] и всякая небывальщина под рубрикой «Хотите верьте, хотите нет». Никто из шанхайчиков не читал газет Чарльза Суна или вообще каких-либо китайских газет, очень немногие владели китайским языком хотя бы на таком уровне, чтобы заказать обед в ресторане, и уж тем более никто из них не умел читать иероглифы черноволосых.

После завтрака состоятельный шанхайчик выходил на улицу, садился в частный экипаж, который вез его по улицам, заполненным крестьянами, сгорбленными, будто они несли на своих плечах все тяготы мира. По этим же улицам катились тысячи разнообразных средств передвижения — от примитивных тачек до причудливых вагончиков, рассчитанных на перевозку двух десятков пассажиров. Повсюду скользили сотни тысяч рикш, напоминавших жуков-плавунцов, по рельсам громыхали вагоны конки, и несколько шанхайских полицейских тщетно пытались регулировать этот движущийся во всех направлениях бедлам. Клаксоны вопили, пешеходы орали, а над улицами трепыхались на ветру рекламные растяжки, сообщавшие об открытии новых магазинов и распродажах, которые «вы не можете пропустить». Они боролись за место в небе с огромным плакатом, рекламирующим такие европейские прелести, как, например, «Почтово-сберегательная система».

После уличных приключений шанхайчик приезжает в свой офис, оформленный по западному образцу, где его встречает роскошная секретарша — американка, англичанка или, на худой конец, португалка, которая поначалу отправилась на заработки в Макао, но затем решила перебраться на более обильные пастбища Шанхая. Большинство португалок работали в Шанхае библиотекаршами, клерками, машинистками и кассиршами. Им можно было платить меньше, чем белым, но все равно гораздо больше, чем китаянкам. После того как секретарша помогала шанхайчику снять пальто, он направлялся в кабинет, где читал пришедшие с родины телеграммы, которые уже дожидались его на столе. Все они были закодированы, поэтому шанхайчику нужно было сначала расшифровать их, а затем точнейшим образом выполнить содержавшиеся в них инструкции. Приказы из головного офиса являлись для шанхайчиков гласом Божиим. Разобравшись с телеграммами, они принимались за биржевые котировки. И в первую очередь за цены на серебро. Затем наступало время торговли. Пелфри из Лондона торговали всем и вся — от шелков до сидений для унитазов. «Баттерфилд и Свайр» занималась сахаром и морскими перевозками. Британско-американская табачная компания покупала и продавала свою вредную для здоровья продукцию. «Гибб, Ливингстон и компания» специализировалась на шелке, чае и штучном товаре. «Стандарт вакуум ойл компани» импортировала и поставляла нефть, отчаянно соревнуясь со своим китайским конкурентом — компанией «Кванг Ва ойл». Но все они в масштабах Шанхая были всего лишь купцами, жалкими лавочниками. Пока они суетились, зарабатывая по мелочи, настоящие торговцы — Денты из Лондона, Джардины и Мэтисоны из Шотландии, «Рассел и компания» из Делавэра, «Олифант и компания» из Филадельфии, наследники Врассунов из Лондона и Багдада и, конечно же, Хордуны — тихо, не привлекая внимания, занимались настоящим делом, торговлей опием.