Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона Страница 47

К полудню шанхайчик успевал покончить с основными делами и, снова погрузившись в частный экипаж, отправлялся в частный клуб на обед, который начинался как минимум с двух коктейлей. Самым примечательным из таких заведений был мрачный «Шанхайский клуб», выдержанный в строгом британском стиле. Там, за обедом, экономические гении Шанхая, в пух и прах проигравшиеся на спекуляциях каучуком, хвастливо превозносили свои блестящие коммерческие способности. Набив брюхо, шанхайчик отправлялся в библиотеку на втором этаже, где опускал свою бесценную задницу в просторное кожаное кресло и предавался заслуженному отдыху, сладко посапывая и время от времени всхрапывая.

«Американский клуб» с его кирпичным фасадом мало чем отличался от «Шанхайского». Разве что здесь все приветствовали друг друга сердечным рукопожатием, даже если раньше никогда не встречались. Тут стояла кленовая мебель в колониальном стиле, а бар буквально ломился от обилия спиртных напитков.

Были, конечно, в городе и другие знаменитые клубы: «Шанхайский боулинг-клуб», «Скаковой клуб», «Хусы кантри клуб», «Яхт-клуб» и «Французский спортивный клуб».

Через некоторое время шанхайчик выходил из послеобеденного ступора и возвращался к себе в контору, но не позже четырех часов дня его рабочий день заканчивался, и он отправлялся сыграть партию-другую в «Шанхайский гольф-клуб» или «Гольф-клуб Хунжао». Ощущения были в точности такие же, как в расположенном неподалеку от Манхэттена «Уинчестер кантри клубе», вот только обслуживающий персонал в шанхайских заведениях был поголовно облачен во все белое.

Жены шанхайчиков вели столь же необременительный образ жизни. Поскольку всю работу по дому выполняла челядь, они ходили по дамским клубам, посещали театральные кружки и бесконечные чаепития. Иногда там можно было повстречать привлекательного молодого человека из консульства, который сообщал последние новости из дома и, не исключено, мог подарить несколько волнующих мгновений при встрече в темном коридоре. Слуги в белых перчатках подавали дорогие вина, журналы месячной давности переходили из рук в руки, последние слухи шепотом передавались из уст в уста, и вечер незаметно подходил к концу.

Наступало время ужина.

После обильной трапезы из пяти блюд на столе появлялись крепкие спиртные напитки и сигары. Затем хозяин и хозяйка дома отправлялись танцевать в один из коммерческих танцевальных залов или бальный зал какого-нибудь крупного отеля. В одиннадцать часов вечера безудержное веселье ненадолго прерывалось, когда брокеры спешили вернуться в свои конторы, чтобы успеть к открытию Нью-Йоркской фондовой биржи. Но через час-полтора, разместив свои заказы, шанхайчик возвращался к необременительной общественной жизни. При этом он зачастую успевал нанести визит русской шлюхе-эмигрантке.

Сайлас знал многих таких типов, но ни один из них не входил в число его друзей. Он поднялся с места.

Когда самый богатый и, что еще важнее, самый богатый из шанхайских европейцев встал и направился к трибуне, шанхайчики затаили дыхание.

— Джентльмены, — начал Сайлас, — если мне будет простительно подобное выражение. — По залу пробежал смешок. Сайлас, сделав вид, что не заметил улыбку на лице Хейворда Мэтисона, продолжал: — Мой отец и дядя впервые ступили на землю Срединного царства почти восемьдесят лет назад. Они, как и многие из вас, были торговцами. И подобно вам они приехали сюда, чтобы разбогатеть. Мой отец заработал много денег, но умер в одиночестве, чужаком в стране, которую мог бы назвать своим домом.

В зале воцарилась тишина, которую нарушил голос, прозвучавший из глубины зала:

— А ваш дядя?

— Мой дядя погиб за то, во что он верил, — Сайлас сделал глубокий вдох, — за то, что наверняка понимает большинство из вас, собравшихся в этом зале. Мой дядя Макси мало чем отличался от вас, разве что был смелее и верил в то, что зарабатывать деньги — это не единственный смысл существования.

И вновь — тишина. Взаимоуважение было редкостью среди европейцев, но Сайлас занимал особое место. С одной стороны, он был одним из них, с другой — иностранцем, евреем. В зале не было ни одного человека, который не завидовал бы его коммерческому успеху.

Из глубины зала вновь послышался все тот же голос:

— А ваш брат? Как умер ваш брат?

Тишина, воцарившаяся после этого вопроса, была уже совсем другой, нежели прежде. В ней ощущалось ожидание и страх. Шанхай всегда был городом слухов, и пересуды относительно гибели Майло не утихали до сих пор.

Слушатели замерли.

И тут вперед вышел красивый и смуглый Мейер Врассун, глава торгового дома Врассунов. Он повторил свой вопрос, на сей раз — открыто и с вызовом:

— Так как же умер ваш брат?

— Мой брат погиб под копытами скакуна Врассунов, лицом к небу, глядя на великое солнце, свет и силу которого он олицетворял собой больше, чем кто-либо еще.

Зал выдохнул. Послышались одобрительные восклицания.

Неожиданно для всех Сайлас улыбнулся и сказал:

— Мы не должны оставаться чужаками в доме, в котором живем. Нам не пристало чураться тех, кому принадлежит этот город, а принадлежит он китайцам. Да-да, китайцам. — На память Сайласу пришли слова предостережения, которые отец записал в своем дневнике: «Они ждали нас. Ждали, что мы что-то сделаем. Сделаем для них». Сайлас тряхнул головой и продолжил: — Повторяю, мы не должны — не имеем права! — растаскивать эту страну на куски, осушать ее, словно дойную корову, и увозить полученные прибыли туда, откуда приехали. Что касается меня, то Шанхай — мой дом, и я вложу свои прибыли — все свои прибыли! — полученные от этого города, в этот же город.

Несколько мужчин поднялись с мест и стали аплодировать, остальные сидели молча, с каменными лицами.

Сайлас огляделся. Все глаза были устремлены на него.

— Я полностью поддерживаю проект и, чтобы положить ему начало, вношу десять тысяч английских фунтов.

Толпа слушателей дружно выдохнула. Да, богатству Сайласа завидовали, но никогда прежде он не был замечен в филантропии. Большая часть присутствующих полагала, что склонность к благотворительности — это некая психическая болезнь, поражающая человека в старости, когда он пытается приобрести билет на Небеса, откупаясь от бесчисленных грехов, которые творил в молодости. А затем все вдруг заметили нечто очень странное. Сайлас смеялся. Он хихикал, словно не мог себя контролировать. Наконец, издав странный булькающий звук, он заставил себя замолчать и проговорил:

— Пока ваше внимание целиком и полностью приковано к моей скромной персоне, я хотел бы сделать объявление личного свойства.