Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 46

– Убежать или отстать пытались многие, – кивнул Ландсберг. – Только куда в пустыне убежишь? В одиночку – сразу пропадешь. Офицеры поопытнее на привалах объясняли, что это за видения. Ни Бог, ни черт тут ни при чем. Миражи это, словом. Они, братцы, только в пустыне возможны!

– И как же это? – недоверчиво спросил кто-то. – Как такое возможно-то?

– Пески от солнца накаляются, и зной подымается кверху, – попробовал объяснить Ландсберг. – А высоко наверху горячий воздух перемешивается с более прохладным. И возникает, как ученые люди говорят, эффект гигантского зеркала. Эти видения – оазисы, люди, что мы там видели – все это реальные предметы, только очень далеко. Бывает, за сотни верст – а из-за небесного «зеркала» кажутся совсем близкими.

– Не, братцы, что ни говори, а без беса тут никак не обошлось! – упорствовал каторжник.

Но на него цыкнули, заставили замолчать: ну бесовское и бесовское! Что из того?

– Ну а дальше-то, дальше-то что, Барин?

– Дальше? Дошли мы до Хивы, соединились отряды. Повоевали малость – и взяли крепость сию.

– А ты, Барин, охвицером там служил? В антилерии, поди?

– Нет, братец, я взводом командовал в Туркестанской Седьмой Саперной роте. Сапер я.

– А-а, – разочарованно протянул из задних рядов молодой каторжник. – Пехота, что ли? В пехоте неантересно. То ли дело – антилерия либо кавалерия! Шашки – вон! И поскакал…

Тут же в окружившей шконку Ландсберга толпе возник горячий спор. Арестанты азартно гомонили, доказывая друг дружке преимущества службы в том или иной роде войск. Однако постепенно интерес к теме иссяк, и лица вновь повернулись к Карлу:

– Ты вот, Барин, драться могешь изрядно. А где ты, спрошу я тебя, этой науке обучался? На солдатах, поди, мордобой оттачивал? – спросил кто-то из задних рядов, хоронясь за спины.

– Солдата бить – последнее для офицера и дворянина дело, – серьезно возразил Ландсберг. – Не то что руку – голоса на солдата никогда не подымал, Богом клянусь!

– «Руку не подымал»! – передразнил тот же голос. – Кому говоришь, Барин?! Ну, ты, допустим, может и не подымал. А другие охвицеры? Я ведь тоже солдатчины нюхнул. И в арестанты через охвицерский мордобой попал. Не сдержался единожды, когда командир мой начал морду мне кулаками месить. Ударить-то я даже его не успел, замахнулся только – товарищи, спасибо, удержали. А все одно – под трибунал отдали! На тебе, говорят, Осип, «десятку каторжную» за намерение бунт бунтовать и господину охвицеру увечье причинить. За что, братцы, спрошу я вас? Десять лет! Уж лучше приложил бы я его в тую пору, не так обидно сейчас было б…

– За все офицерство, любезный, не ответчик, – угрюмо возразил Ландсберг. – Конечно, и среди них нелюди попадаются. Но у саперов мордобой, дядя, не в почете! Да и в Туркестане вообще такая дикость редкостью была. Вот наоборот – были случаи.

– Что – наоборот?

– А то, что офицеры жалели, поднимали упавших от жары да усталости солдат, амуницию и оружие нижним чинам нести помогали. Мне лично Скобелев такой пример подал! Белый Генерал, не слыхали про такого?

Про Скобелева слыхали многие – Белый Генерал после последней турецкой кампании и до неожиданной своей гибели в Петербурге был у простых россиян в большом почете. Вот и сейчас, узнав, что Ландсберг в Туркестане воевал в одном отряде со знаменитым Скобелевым, многие слушатели стали глядеть на него гораздо более уважительно. На Ландсберга посыпались вопросы о Белом Генерале.

– В Туркестане Скобелев служил еще не генералом, подполковником. Да, я был с ним в одном, Мангышлакском отряде под командованием полковника Ломакина. Скобелева тогда мало кто знал – он к отряду присоединился чуть не в последний день, из Петербурга примчался, – вспоминал Ландсберг. – Наши офицеры его поначалу не жаловали, «фазаном» меж собой называли. Он и вправду всегда франтом был, за собой следил весьма. А познакомился я с ним случайно. Брели мы как-то по пустыне вольным маршем, и солдат рядом со мной упал, ружье бросил. Сидит на песке и плачет. Я рядом с ним стою, и не знаю, что делать – сам-то офицером стал без году неделя, жизненного опыта никакого. Устав требует добиваться от подчиненного выполнения полученного приказа – а тут как поступить? Рявкнуть? Не встанет, вижу: совсем бедняга из сил выбился. Оставлять никак не возможно, приказать – боюсь, не послушает! Ведь если не послушает – офицеру принимать серьезное решение надобно. За ослушание солдату, как вы все знаете, трибунал полагается… Вот и топчусь рядом, не приказываю, а прошу, уговариваю…

Среди арестантов возник глухой ропот, но люди зашикали друг на друга – многим интересно было дослушать про Белого Генерала до конца. Карл, меж тем, продолжил:

– И тут догоняет меня какой-то франт-подполковник – я раньше его издали только и видел, знал, что из генштаба офицер. Вытянулся, конечно, перед ним, представился, отрапортовал – так, мол, и так! Скобелев к солдату наклонился, спрашивает: что, братец, устал? Тот плачет: сил нет, не встану, хоть расстреляйте! Так и так, мол, помирать… Скобелев ружье поднял, отряхнул от песка, головой качает. Говорит: а вот оружие, братец, кидать совсем негоже! Ну да ничего: раз, мол, ты совсем обессилел – придется мне твое ружье нести! Подхватил ружье, подсумок с патронами – и пошел дальше тем же бодрым шагом, каким всегда ходил. Мы с солдатом, честно сказать, рты ему вслед разинули. Солдат, господа, раньше меня спохватился: как же так, мол, его благородие мое ружье потащит? Встал кое-как, и следом поковылял, я за ним. Догнал солдатик Скобелева, просит: дозвольте ружье обратно, ваш-бродь! Скобелев серьезно так его спрашивает: а в другой раз, мол, не бросишь? Ну бери, коли так! Бери и береги, мол! Солдат без ружья не солдат!

Ландсберг помолчал, оглядел притихших слушателей, признался:

– Это, господа, и для меня, зеленого «прапора», урок был. После сего случая несколько раз в похожих ситуациях не криком или приказаниями порядка добивался, а своим личным примером. И Скобелева у нас в отряде скоро все узнали, уважать стали – за смелость его, за отчаянность, за быстроту и верность принимаемых решений. Фазаном никто уж и не называл, да-с!

Словно ставя точку в затянувшемся разговоре, «Нижний Новгород» дал протяжный гудок. Тут же и машина под палубой задышала реже, пароход начал сбавлять ход. Подал голос и только что сменившийся часовой в проходе меж двумя отделениями арестантов:

– Господа арестанты! Готовьте свои чашки-ложки, ужин скоро!

Арестанты – кто молчком, а кто оживленно обсуждая услышанное – начали разбредаться по своим местам,