Николай Стуриков - Сотый шанс Страница 48

Ночью из санитарного блока бежала группа собранных здесь Воробьевым «тифозных» офицеров, в которой был Николай Пысин.

… Апрельским утром сорок пятого к врачу полка морской авиации постучался худощавый обросший человек в непонятной полувоенной, полугражданской одежде.

— Войдите,— привычно донеслось из-за двери. Незнакомец, представ перед начальством, приложил руку к замызганной шапчонке, как военные берут «под козырек»:

— Товарищ капитан медицинской службы! Капитан Пысин с боевого задания вернулся!

Женщина-врач чуть не упала в обморок:

— Коля!.. Ты… Ты…

Его не было в полку два месяца…

Паши войска пробивались по Прибалтике. Врач авиаполка Нина Михайловна ехала к новому аэродрому в кабине «санитарки». У обочины заметила разбитый штурмовик с голубой цифрой на стабилизаторе «8». Почти на ходу выскочила из машины.

Это бывший самолет ее мужа…

В глубоком, скорбном молчании стояла у тяжкого места… Такого она не ожидала.

Никаких признаков жизни…

Нашла только разорванный, окровавленный кусок гимнастерки. Это все, что осталось от Алеши, стрелка-радиста… О Николае напоминали лишь расплющенные остатки самолета.

Как врач, она была вынуждена констатировать смерть летчика.

А как жена — не могла.

Ей самой приходилось бывать в, казалось бы, невероятных, безвыходных положениях.

Но выход находился.

С врачами-коллегами она вылетела на гидросамолете из осажденного Севастополя в последние часы его обороны. Самолет немцы сбили. Два дня и две страшные ночи он беспомощно мотался в разбушевавшемся море. На третий день неподалеку мелькнул баркас. Свой тут проходить не мог. Значит, чужой. В самолете приготовились. По последнему патрону решили оставить для себя. Но в какой-то миг, когда волна взметнула баркас на свой гребень, увидели на трубе красную звезду.

Так пришло спасение.

И Николая спасали в море.

И теперь Нина Михайловна ждала…

И он пришел.

И рассказал, как русский врач Алексей Федотович Воробьев помог ему с товарищами бежать из концлагеря в далеком городе Веймаре. Врач указал вход в подземную канализационную трубу и велел не опасаться старого немца, который встретит их на выходе.

… Командир полка, раскинув руки, сжал их на спине командира эскадрильи:

— Из госпиталя? Вернулся! Ну молодец! — Посмотрел в лицо: — А ты похудел, браток…

Подполковник распорядился:

— Полкового врача. Срочно!

— Мы уже виделись,— смутился капитан.— Я побрился, переоделся…

Через неделю Герой Советского Союза Николай Пысин вновь повел свою эскадрилью в бой.

… О летчике Пысине, о его мужественном подвиге во вражеском тылу Девятаев узнал от кандидата медицинских наук старшего научного сотрудника Донецкого института травматологии и ортопедии Алексея Федотовича Воробьева. И как-то, приехав в Москву, позвонил Николаю Васильевичу.

Глуховатый радостный бас ответил:

— Очень хорошо, очень рад. Жду немедленно в гости. Завтра увидеться не сможем, улетаю на Дальний Восток.

И они встретились… Невысокий, кряжистый, вечно подвижный Девятаев и высокий, спокойный, неторопливый Пысин. Оба ровесники, оба командиры крылатых кораблей, один — водного, другой — воздушного. У обоих на форменных кителях Золотые Звезды. Обоим было о чем поговорить, что вспомнить.

— Как, Николай Васильевич, удалось сберечь там Золотую Звезду? Мы свои ордена закопали…

— Трудно было, Петрович, сами понимаете. По ночам в барак врывались гестаповцы, перевертывали, как говорится, все вверх дном. А я снова упрятывал ее во рту. Нестерпимо болели разодранные десны, растревоженные зубы. Я готов был, кажется, скорее проглотить ее, только бы не досталась дьяволам. Представляете, она была не просто кусочком золота, она была наградой Родины, на ней написано «Герой СССР» и номер — 4378.

Оба, вспоминая многотрудье той поры, помолчали.

— Зато теперь мне никакая еда не страшна,— прищурился командир лайнера.— Пять зубов заменены сталью.

Разговорились о докторе Воробьеве. Николай Васильевич с восторгом:

— Удивительно! Как он рисковал! Когда в Веймар ворвались наши танки и освободили лагерь, Алексей Федотович достал из тайника портрет Ленина… Это было как раз двадцать второго апреля — в день рождения Владимира Ильича.

Нина Михайловна добавила:

— И этот портрет доктор хранит до сих пор. В музей надо такую бесценность.

Разговор переходил с одного на другое…

— Между прочим,— Пысин доверительно посмотрел на Девятаева,— если нужно будет лететь, прошу ко мне на ИЛ-18. Всю страну покажу. Это такой самолет!.. Если есть на небе рай, так, скажу по секрету, он на ИЛ-18.

Волгарь не остался в долгу:

— А вы весной ко мне, на «Ракету». Всей семьей. Если есть на воде рай, так он именно на «Ракете»…

— Что там водный транспорт,— отмахнулся Николай Васильевич.— Воздушный — другое дело. У нас скорости…

— Э-э-э,— протянул Девятаев,— мы на воде первую сотню верст распечатали «Буревестником». А то ли еще будет!

— А скорость? Она все равно ниже нашей…

Нина Михайловна, взывая к вниманию, подняла руку:

— Прекратить спор! Ох, уж эти мужчины!.. Друзья тепло и мягко рассмеялись.

Нина Михайловна открыла рояль.

Под пальцами врача, привычно ложившимися на клавиши, будто снова взъерошилось волнами широкое море. И словно осязаемо представился кусочек гранита, сжимаемый посиневшей рукой матроса. И то, как после бурь и штормов этот заветный камень стал на место достойно…

Летчики молча слушали музыку.

Потом, встряхнув головой, Нина Михайловна заиграла «Севастопольский вальс».

ЕДИНЕНИЕ

Неуклюже посаженный «хейнкель» с оторванными шасси и выбитыми стеклами черной глыбой продолжал лежать на заснеженной поляне. Выполнив последний полет, теперь он никому не угрожал и никому не был нужен.

Девятаев, Кривоногов и Емец пребывали в госпитале.

Дверь палаты широко распахнул сияющий Володя Соколов:

— Товарищ гвардии майор Миша! — лихо приложил руку к новенькой шапке-ушанке с красной звездочкой.— Разрешите доложить…

— Постой, постой,— перебил Девятаев.— Ты чего меня возвышаешь? Там произвел в майоры, а теперь еще и гвардии…

— Да вам надо полковника присвоить…

— Ладно, оставь шутки. А ты, смотрю, на армейских харчах уже поправился. Ну, как дела?

Володя заглянул в коридор:

— Отделение, входи!

В палату шумно и весело ввалились Федор Адамов, Петр Кутергин, Владимир Немченко, Иван Олейник, Дима Сердюков, Коля Урбанович. Трудно было представить, что эти помолодевшие, радостные, оживленные солдаты, одетые в хорошо пригнанную армейскую форму, еще совсем недавно на Узедоме были доходягами, изнуренными каторжной работой…