Эдуард Маципуло - Обогнувшие Ливию Страница 50

Никто, даже арабский кормчий, не мог объяснить происходящего: просто очередная тайна океана. Мореходы схватились за снасти и гарпуны: подвернулся хороший случай пополнить запасы продовольствия.

Анад зацепил крючком за извивающееся щупальце, усеянное бугристыми присосками, и, к удивлению всех, вытащил на палубу огромного кальмара. Океанский житель пялил на всех большие, по-человечьи разумные глаза и выпустил на доски клейкую лужу чернильной жидкости. Ораз с площадки Альбатроса вогнал остро отточенный гарпун в лоснящуюся спину кита. Трирему так тряхнуло, что адмирал, жрец и десяток мореходов свалились в воду. Их быстро выудили, а кит с обрывком толстого каната нырнул, и его больше не видели.

Шум остался за кормой. Но оживление не покидало мореходов. Гребцы с энергией взялись за весла, и вдруг запел Саркатр. Он тоже греб — в паре с пожилым Абибалом.

В неприхотливой немногословной песне говорилось о крепких веслах и о еще более крепких спинах гребцов, работающих дни и ночи без устали.

— Э-эх! Гре-би! — зычным возгласом заканчивал Саркатр каждую строфу, и вскоре несколько голосов вторило ему: «Э-эх! Греби!»

Словно не было язв на ободранных ладонях, словно усталость не сводила судорогами плечи и спины — в людях проснулись новые силы, их пробудили песня, ритм и удивительное ощущение сплоченности. Пели все: и гребцы, и кормчие, и сидящие в трюмах. Шум ливня и ветра не был помехой. Голоса с каждой минутой звучали все с большей силой, уверенней и радостней. Мускулы обрели упругость. На лицах появились улыбки.

И вдруг, словно сорвавшись с привязи, забился, запульсировал раскатистый голос Саркатра, украсив импровизацией тяжеловесный ритм песни гребцов. Рутуб встрепенулся, и барабанная дробь рассыпалась в сумасшедшем ритме, не ломая, однако, основного размера песни. Гребцы, не в силах усидеть, притопывали рьяно по лужам и орали во всю мощь легких. Впередсмотрящий Альбатроса стал подыгрывать на глиняной флейте, а на галере зазвенели струны арфы.

Анад взволнованно всхлипнул и, бросив весло, устремился в пляс. Вскоре палуба заполнилась скачущими, вихляющимися финикийцами. Необыкновенное зрелище: океан, ливень и полуголые загорелые тела, выделывающие в бешеном темпе фантастические па. Голоса мореходов, гром барабанов и щитов не затихали до тех пор, пока не прозвучал сигнал на полуденную молитву Ваалу.

Ночью, укладываясь спать, араб долго молился, своим богам, и вдруг объявил:

— Штиль будет. «Отметный ветер» идет на убыль. Через месяц начнет дуть в разные стороны, не поймешь куда, а через два месяца начнется обратный рих ал-мавсим.

Утром кончился дождь, небо прояснилось, и океан засиял яркими красками. Абсолютное безветрие заставило опустить паруса. Гребцы, обмотав ладони тряпьем, вновь взялись за весла.

В этих водах было много акул, и свободные от дел мореходы били их острогами, хватали крючьями и ловили на рыболовные снасти. Мясо акул съедобно, но не всем оно по вкусу. Однако акула — не только мясо. Повара варили из плавников отличные студни, умельцы делали из позвонков замысловатые трости, из зубов — ожерелья наподобие пунтийских.

Кроме того, в дело шла и шкура акулы — для полировки дерева и даже металлов. Из печени вытапливали рыбий жир для светильников.

Скорпион изобрел новую забаву: выпотрошенную акулу бросали за борт и любовались, как она пожирает свои внутренности, плавающие на поверхности.

Астарт увидел сидящего на воде альбатроса, крупную светлую птицу с темными крыльями. Вокруг шныряли акулы, а крылатый странник спокойно смотрел на корабли и пил океанскую воду.

— Наверное, берег близко, — сказал Астарт.

— Здесь, видимо, все по-другому, — откликнулся Агенор, — сто раз я наблюдал альбатросов, как они садятся на воду во время штиля. Здесь же… Трудно судить, близко берег или нет. Может быть, альбатросы вот так и проводят жизнь свою на воде, а не на берегу?

Стайка летающих рыбок запуталась в такелаже и градом посыпалась на головы гребцов.

— Макрели, — прошептал в сильном волнении Фага, свесившись с борта, — клянусь чешуей Мелькарта, — золотые макрели!

Круглоголовые огромные рыбины гонялись за летающими рыбками, сверкая пурпурными спинами и золотистыми хвостами.

Но полакомиться макрелями хананеям не пришлось: вся живность вдруг исчезла, и океан превратился в залитую солнцем пустыню. Матросы недоуменно смотрели на воду: сжимая бесполезные остроги и снасти. Болтун тут же уверенно заявил, что в океане макрели — не макрели, а обращенные в рыб грешники, которые неплохо соображают, когда их хотят поддеть на крючок.

— Смотрите! — истошно завопил кто-то, но мало кто успел увидеть вал, стремительно накатившийся с востока.

Сильный удар перевернул галеру и две последние биремы. Раскрытые трюмы остальных кораблей наполнились водой. И снова штиль, солнце, макрели и летающие рыбки. Хананеи, перепуганные непонятным явлением, спешили на помощь тонущим. — Одиночная волна, — сказал араб, — бывает такое в океане.

Целый день и последующую лунную ночь исправляли повреждения от удара неожиданной волны. Сдавив с двух сторон бортами, поднимали по очереди перевернутые суда, выкачивали из трюмов воду.

— Представляю, сколько жизней унесет эта волна, когда доберется до берега, — произнес Альбатрос.

Араб впервые с уважением посмотрел на адмирала:

— И вправду, для берега она опасней, но тебе же то неведомо?

Альбатрос всячески старался расположить к себе арабского кормчего. Это ему удалось лишь тогда, когда пленник увидел магнитную стрелку. Он забыл обо всем; о гибели своих матросов, о пытках, о собственном предательстве. Порыжевшая от ржавчины стрелка в виде рыбешки, запаянная в стеклянном шаре со специальной прозрачной жидкостью, заворожила его. Альбатрос торжественно обещал отдать арабу драгоценное устройство, тайну финикиян, если тот честно приведет их в страну зинджей. Муссон муссоном, а опытный навигатор вдали от берегов да еще в незнакомых водах просто необходим.

Араб не верил. Финикияне всегда хранили свои тайны больше, чем собственные жизни. А магнитная стрелка — первая тайна сынов моря. Никакой другой народ не имел подобного сосуда с магнитной стрелкой. А если кому из чужаков и приходилось видеть компас древних, то устройство его и пользование им все равно оставалось для него загадкой. Финикияне так и не раскрыли никому тайну компаса, похоронив ее вместе со многими тайнами под руинами своих государств. Однако слухи о магнитной стрелке расползлись по всему миру.

Адмирал поклялся Мелькартом и арабским Илумкугом, что компас отдаст арабу. С этого момента у них установились приятельские отношения.