Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 51

Кази перекрестился, круто повернулся, и, отдав ключи Стронскому, исчез на трапе.

Стронский, позвенев ключами, несколько помедлил перед ближайшей дверью. Арестанты подались назад.

– Не сумневайся, господин хороший! – выкрикнул кто-то. – Ежели к нам с доверием – не сумневайся и не опасайся! Пальцем никто не тронет, вот те крест!

Покраснев, Стронский быстро отпер оба замка и распорядился:

– Бачки с питьевой водой вынесите сюда, в коридор. Воду на пол выливать категорически не рекомендую: легче дышать не станет, уверяю вас! Воду сейчас заменят свежей – правда, боюсь, она будет не намного прохладнее…

* * *

Остановка парохода, свист сбрасываемого пара и смолкнувший гул машины под палубой, последующая нескончаемая серия тревожных гудков – все это, разумеется, не прошло мимо внимания Ландсберга. Тревога арестантов, бросившихся к решетке, передалась и ему. Однако, легко спрыгнув со своей шконки, он тут же присел к ложу Жилякова. Старый полковник, пребывающий в полузабытье, очнулся от поднятого шума и попытался было приподняться на локтях, но тут же бессильно рухнул обратно. Ландсберг, как мог, успокоил старика, напоил подкисленной уксусом водой из кружки и смочил высохшую тряпку на лбу умирающего.

Что Жиляков умирал – сомнений у Ландсберга уже не оставалось. Вопрос был в другом – долго ли протянет полковник?

Ландсберг грустно поглядел на умирающего старика, осторожно погладил кончиками пальцев высохшую руку с возрастными пигментными пятнами и вздувшимися венами. И подумал: может, и впрямь надо было принять предложение начальника Псковской пересыльной тюрьмы? Остаться там вместе с Жиляковым… Ландсберг почему-то не сомневался, что сумел бы выторговать у начальника тюрьмы и эту невеликую милость. Жиляков был бы сейчас бодр и здоров…

Ландсберг вздохнул, бросил взгляд на поначалу расходившихся и теперь несколько успокаивающихся после возникшей паники арестантов.

Как и эту основную массу людей, Ландсберга встревожила необъяснимая тьма средь бела дня. За время службы в Туркестане ему случалось пару раз попадать в песчаные бури – но они совсем не походили на нынешнюю. Там выл ветер, песок забивал рот, нос, глаза – здесь же было настолько тихо, что даже вечно беспокойные волны превратились в едва заметное шевеление воды.

Отметил Ландсберг и то, что в отделении нашлись, кроме него, люди, не бросившиеся к решетке. Остались на своих местах с десяток «татар» и «политика» – восемь осужденных в каторжные работы политических заключенных.

Ну, с «татарвой», как огульно называли здесь выходцев с Кавказа и из Закавказья, было более-менее понятно. Вырванные из привычного жизненного уклада и не зная русского языка, они все время держались друг друга. Все, что происходило с ними и вокруг них, было непонятно, страшно. Жиляков, долго прослуживший на Кавказе и умевший с грехом пополам объясняться с местными жителями, утверждал, что почти все они вообще не понимают – за что их осудили, куда везут и что их ждет на каторге.

«Любопытно, а политические что – настолько хладнокровны, что не боятся смерти на дне морском?» – подумал Ландсберг.

Сам он остался на месте по двум причинам. Во-первых, не хотел бросать старого полковника. Ну и боевой опыт офицера удержал в стороне от толпы, где могли смять, раздавить, растоптать. Ландсберг за время прелюдии к стихийному бунту успел для себя определить стратегию поведения. Если опасность для парохода реальна, вряд ли экипаж бросит на произвол судьбы шесть сотен арестантских душ. Пусть паникеры давят и топчут друг друга – когда основная их масса вырвется наверх, он возьмет старика на руки и спокойно выйдет следом.

Однако капитан парохода и его старший помощник довольно быстро успокоили арестантов. Верным был, с точки зрения Ландсберга, и тактический ход, предпринятый офицерами. Распахнутые двери в отделения дали арестантам ощущение доверия к ним и даже некоторой свободы. Немногим больше риска было и для всего экипажа: арестантам из трюма деваться все равно некуда. Трап перекрыт, до верхнего люка не допрыгнешь…

Напрасно только капитан честно предупредил, что жара и духота будут усиливаться, – подумал Ландсберг. Не надо было бы… Человек мнителен, и непременно станет ждать «обещанного». Похужеет на гривенник – а человек со страху решит, что на целый рубль… И опять паника начнется…

Несмотря на отпертые и распахнутые двери, в коридор никто из арестантов выходить не спешил. Там суетились одни моряки. Несколько человек из команды спустились вниз по веревочному трапу, и, с опаской поглядывая на голых и полуодетых каторжников, стали принимать подаваемые сверху дополнительные фонари и бачки с водой.

Немного погодя в трюме появились корабельный священник отец Ионафан и доктор в сопровождении двух матросов-санитаров. Батюшка, помедливши и взявшись за крест обеими руками, шагнул в отделение, заговорил с оказавшимися рядом арестантами. Доктор же, задрав голову к люку, громко потребовал стул для себя, уселся на него и сложил руки на саквояже, украшенном красным крестом.

– Господа арестанты! – снова послышался громкий голос Стронского. – Кому станет совсем худо – обращайтесь без стеснения к господину доктору. Держитесь, братцы! Матросикам в машинном отделении сейчас гораздо труднее, чем вам. И доктора там нет, между прочим!

Держа в руке фонарь, старший помощник остановился неподалеку от Ландсберга, по-прежнему опекающего старика.

– Ну что, господа арестанты, есть желающие поработать на помпе? – весело поинтересовался Стронский, вглядываясь в смутно белеющие вокруг лица. – Денег за это не полагается, зато первыми солнышко увидите! Ну, есть охотники?

– На каторге успеется этак-то спину работой наломать! – буркнул в ответ кто-то из темноты. – Дыхать нечем, а ён туды же – «на помпу»!

Стронский вгляделся в темноту, пытаясь определить невидимого собеседника.

– Ну, тебя, дядя, я наверх не возьму, – добродушно хмыкнул старший помощник. – У тебя, видать, со слухом неважно, раз не понял, что сказано было… Сам-то откуда будешь, борода?

– Ухи у меня в порядке, ваш-бродь! – обидчиво отозвался каторжник, пробираясь несколько вперед. – Спину ломать тока зазря нет охоты. Пусть ломають те, значить, кто машине вашей башку свернул. Али не справедливо говорю, робя?

Окружающие вразнобой зашумели. Прислушавшись, Стронский понял, что в гомоне доминировали одобрительные интонации.

– А ты, старшой, политических бы на помощь позвал! Глянь: все молодые, здоровые, спиной не надорватые… Вот пусть и постараются для обчества!

Стронский, мгновенно сообразив, что от дискуссии с политическим насчет работы толку будет немного, попытался отвлечь внимание остальных