Александр Дюма - Изабелла Баварская Страница 52

Тут появились король Сицилийский, герцоги Беррийский и Бурбонский, и представ перед герцогом Орлеанским и рассказав, как относится к нему народ, умоляли его избежать кровопролития. Герцог отвечал, что он ни при чем, начало враждебным действиям положил его кузен Жан, который похитил у матери молодого герцога Аквитанского, а впрочем, он охотно последует разумному совету, в доказательство чего он откладывает поход. И действительно, он разместил своих людей в Корбее и вокруг Шарантонского моста, препроводил королеву в Венсен, а сам удалился в свой замок Боте.

Начались переговоры; по прошествии недели стороны пришли к следующему соглашению: отвести свои войска и свои притязания предать суду короля и его Совета. Герцоги поклялись на Евангелии исполнить это, отзыв войск положил начало выполнению условий перемирия.

Как только вооруженные люди удалились из Парижа, королева решила туда вернуться. Для столицы это выражение доверия королевы Изабеллы своим подданным явилось большим праздником: королева вновь была со своим народом. Радостная толпа пришла ее приветствовать. Королева проследовала в экипаже, подаренном ей герцогом Орлеанским, за нею в носилках следовали придворные дамы; оба герцога, примиренные, ехали верхом, держась за руки, а в другой руке каждый держал герб своего недавнего противника. Проводив королеву Изабеллу во дворец короля, оба герцога отправились в Нотр-Дам, причастились одной и той же облаткой, сломав ее пополам, и обнялись у подножия алтаря. В доказательство их полного согласия и своего доверия к герцогу Орлеанскому герцог Бургундский испросил у него гостеприимства на эту ночь. Герцог Орлеанский пригласил герцога Бургундского разделить с ним ложе, Жан Бургундский принял приглашение. Народ, обманутый видимостью согласия, ликуя, проводил обоих до нового дворца Орлеанов, который находился позади дворца Сен-Поль.

Двое мужчин, которые еще неделю назад шли один на другого, каждый под своим знаменем, сейчас обнимали друг друга, словно закадычные друзья, встретившиеся после долгой разлуки.

Их дяди, герцоги Беррийский и Бурбонский, не верили своим глазам и ушам. Герцог Бургундский еще раз поклялся в своей искренности, а герцог Орлеанский сказал, что для него не было дня прекраснее этого.

Принцы, оставшись наедине, продолжали мирно беседовать. Им принесли пряного вина, и они выпили его, обменявшись кубками. Герцог Бургундский был само доверие. Он нахваливал расположение комнат, спальню, с тщательностью осмотрел обивку и портьеры и, указав на маленький ключ, торчавший в потайной дверце, смеясь, осведомился, не ведет ли она в покои герцогини Валентины.

Герцог Орлеанский живо встал между дверью и Жаном Бургундским и, взявшись за ключик, сказал:

— Вовсе нет, дорогой кузен, сюда запрещено входить: эта дверь ведет в молельню, я возношу тут мои тайные молитвы Богу.

И, смеясь, он как бы нечаянно вынул ключ из двери; словно забыв, что у него в руках, он стал вертеть его на пальце, а затем, сунув в карман своего камзола, сказал с прекрасно разыгранным равнодушием:

— Не пора ли ложиться, кузен?

Жан Бургундский ответил лишь тогда, когда освободился от золотой цепи, на которой висели его кинжал и кошель, — он положил то и другое на кресло, а герцог Орлеанский, раздевшись раньше кузена, первым лег в постель, оставив для герцога Бургундского место с краю как более почетное.

Принцы еще некоторое время поговорили о войне, о любви, но вот наконец герцог Жан как будто стал засыпать; герцог Орлеанский еще некоторое время полным благожелательности взглядом смотрел на своего кузена, который уже спал, затем, перекрестившись, прошептал слова молитвы и тоже закрыл глаза.

Спустя час глаза Жана открылись, он повернул голову в сторону кузена — тот спал так крепко, словно все ангелы Неба хранили его сон.

Убедившись, что кузен действительно спит, Жан спустил с постели ноги, нащупал пол и тихо соскользнул с кровати; он подошел к креслу, где лежала одежда герцога Орлеанского, пошарил в карманах, достал спрятанный ключ, взял со стола лампу и, затаив дыхание, подкрался к потайной дверце; осторожно сунув ключ в замочную скважину, он открыл дверь и вошел в таинственное обиталище.

Спустя минуту он вышел оттуда бледный, хмурый; некоторое время он стоял в задумчивости, протянул было руку, чтобы взять кинжал, который оставил на кресле, но передумал и поставил лампу на стол. При этом его движении герцог Орлеанский проснулся и спросил:

— Вам что-нибудь нужно, дорогой кузен?

— Нет, — отвечал тот, — свет лампы мешал мне, я встал, чтобы потушить ее.

Он потушил лампу и лег.

ГЛАВА XV

Со дня заключения перемирия прошло несколько месяцев, и вот вечером 23 ноября 1407 года на улице Барбет против храма Божьей Матери остановилось двое всадников. Оглядевшись вокруг, один из них сказал:

— Это здесь.

Спешившись, они поставили лошадей в тени навеса, привязали их к столбам, поддерживавшим навес, и молча углубились под его свод. Спустя минуту прибыли еще двое всадников; осмотревшись, они тоже спешились и, увидев в тени блеск доспехов, присоединились к уже прибывшим; не прошло и десяти минут, как вновь послышался топот; через полчаса небольшой отряд насчитывал уже восемнадцать человек.

Спустя еще четверть часа все были в сборе, и тут в начале улицы опять послышался топот копыт. Когда всадник поравнялся с храмом, его окликнули из-под навеса:

— Это вы, де Куртез?

— Я, — ответил всадник, осадив лошадь. — Кто зовет меня, друг или недруг?

— Друг, — ответил тот, кто был, по видимости, главарем группы, и, выступив из скрывавшей его тени, подошел к Томасу де Куртезу.

— Так как же? Можно выступать? — спросил он и положил руку на шею его коня.

— А, это ты, Раулле д’Октувиль! — ответил рыцарь. — Твои люди все в сборе?

— Да, мы ждем вас уже добрых полчаса.

— Была заминка с приказом; мне думается, в последний момент мужество чуть было не покинуло его.

— То есть как? Он отказался от своего намерения?

— Нет, нет.

— И хорошо сделал, а то я не смог бы с ним рассчитаться. Я ведь не забыл, как этот проклятый Богом герцог отнял у меня, когда власть была в его руках, управление Генеральными штатами, хотя этот пост был жалован мне королем по ходатайству покойного герцога Филиппа Бургундского. Я, Томас де Куртез, — нормандец, я помню зло; он может рассчитывать на два добрых удара кинжалом, это я вам говорю: первый — за обещание, которое я дал герцогу, второй — за клятву, которую я дал самому себе.

— Оставайся с этими добрыми намерениями, мой славный охотник. Дичь поднята, четверть часа пути отсюда — и она твоя, обещаю тебе.