Константин Паустовский - Бригантина, 69–70 Страница 54

В этом духовном, подвижническом самовыражении — главный урок его жизни.

Подобно Генри Дэвиду Торо, философу, стремившемуся найти и указать людям путь к «истинной жизни», Уильям Уиллис мог повторить его гордые слова:

«Мой опыт, во всяком случае, научил меня следующему: если человек смело шагает к своей мечте и пытается жить так, как она ему подсказывает, его ожидает успех, какого не дано будничному существованию. Кое-что он оставит позади, перешагнет какие-то невидимые границы, вокруг него и внутри него установятся новые, всеобщие и более свободные законы, или старые будут истолкованы в его пользу в более широком смысле, и он обретет свободу, подобающую высшему существу».

Рудольф БЕРШАДСКИЙ

Коллекция Белых

На тихой коротенькой улочке Клод-Лоррен, невдалеке от не столь давно окраинной площади Сен-Клу, — цены на землю еще лет сорок тому назад позволяли возводить здесь провинциальные домики с палисадничками, и некоторые из них, сохранившись до сих пор, придают Клод-Лоррен вид, резко выделяющий ее из рядовых парижских улиц, по ранжиру застроенных домами непременно в шесть или семь этажей, — так вот, на тихой Клод-Лоррен живет примечательный, по-моему, и очень симпатичный человек — мосье Теодор Белих. Род его занятий? У нас бы это прозвучало странно: коллекционер. Но пойдите к Белиху, не пожалеете.

Когда вы заберетесь к нему на верхотуру вполне современного семиэтажного дома (ему явно недостало в свое время средств возвести себе на Клод-Лоррен собственный домик) и справитесь, позвонив в дверь, у открывшего вам маленького седого старичка с живыми, как у мальчишки, добрыми и веселыми глазами, можете ли видеть Теодора Белиха, старичок радушным жестом пригласит вас в квартиру, но, не удержавшись, скажет:

— Только, батенька, вы ведь русский? То-то! Акцент выдает сразу! Вы уж, пожалуйста, не кличьте меня Белих. Я Белых.

И никакой также не Теодор — Федор Семенович! Я ж не парижанин, я нижегородский, или, по-теперешнему, горьковчанин. Да вы входите, входите, какой в дверях разговор.

И любезно и бойко, несмотря на годы, поможет вам снять плащ в передней величиной с коробочку и пригласит в гостиную, распахнутая дверь в которую — рядом и которая, как это совершенно очевидно, служит хозяину и столовой, и кабинетом, а может, вдобавок и спальней.

Но как ни радушно приглашение, вы, ручаюсь, не поторопитесь следовать ему. У вас уже в прихожей глаза разбежались. Вот, по одну сторону зеркала, оригиналы Добужинского, Григорьева, Бенуа. А по другую — Врубель! А напротив, не больше, чем в полушаге от вешалки, на которой только что повис ваш плащ — квартирка теснее тесного, — Валентин Серов, разве спутаешь его с кем-нибудь! И Аполлинарий Васнецов, и — боже мой, да не почудилось ли? Я же знаю этого паренька из суриковского «Взятия снежного городка» столько, сколько себя помню!

Да, тут же и подлинный суриковский этюд!

И вы говорите, запинаясь от волнения, но скорее всего не замечая этого сами:

— Федор Семенович, извините, что не тороплюсь воспользоваться приглашением в гостиную. Но позвольте немного задержаться еще тут, в прихожей.

Белых понимает ваше состояние.

— Что вы, что вы, никуда я не тороплю. Я и сам иной раз войду вот так же с улицы; и хоть знаю, что жена на кухне ждет: я за продуктами ей ходил, и она слышит, что я вернулся, и голос подает: «Федя, что ты там застрял?» — а я тоже двинуться не могу. Какую красоту человек создавать умеет! Стою как вкопанный, стою и стою, и в тысячу раз виденном вдруг опять что-то новое обнаруживаю…

О Федоре Семеновиче я слышал давно, еще в Москве. Меня убеждали люди, достойные безусловного доверия, что это вполне прилично: прийти к нему «просто так», — не надо ничьей рекомендации, и от своего собственного имени попросить разрешения осмотреть коллекцию. И как только он увидит, что вам действительно дорого искусство, в особенности русское, то он не только не будет раздражен неожиданным вторжением, а, наоборот, отнесется к вам, как к лучшему другу.

Причудлива судьба этого парижанина, человека русского до мозга костей. Русские его возраста, ставшие, однако, по паспорту французами, в Париже обычно белые эмигранты. (Изменники Родины — гитлеровские приспешники, бежавшие на Запад вслед за своими хозяевами, временно оккупировавшими наши территории, как правило, более молоды.) Федор Семенович — эмигрант совсем иного порядка, он и вообще-то не эмигрант из Советской России. Всю жизнь, с самых юных лет, он был влюблен в русскую живопись, со многими выдающимися художниками дореволюционной России был знаком лично; счастью его и гордости, когда ему удавалось оказать им какую-нибудь услугу, не было предела; ну, а уж творчество их он знал в таких деталях, что порою мог, пожалуй, посоревноваться с самими авторами!

Кстати, я не в силах удержаться, чтобы не забежать чуть-чуть вперед. На одном из почетнейших мест у Федора Семеновича — в гостиной, посреди стены — висит небольшой мастерский портрет старухи крестьянки. Федор Семенович сказал мне:

— Прошу вас, обратите на него внимание. Должно быть, не покривлю против истины, если скажу, что это наиболее дорогое лично для меня произведение в моей коллекции. Началась история еще до революции. Как-то зашел я в Москве в один антиквариат, смотрю — висит этот портрет. Подписи автора нет, кто изображен — тоже неизвестно. Соответственно и цена более или менее доступная. Но вглядываюсь я в него, и все мне яснее становится, и кто художник и кого он с такою любовью написал. А владелец антиквариата знал меня. И, в сбою очередь, начинает за мною наблюдать пристально: что это я глаз не свожу с картинки?

Наконец не выдержал, обращается ко мне: «Никак, Федор Семенович, вы хотите помочь мне установить принадлежность этой работы? Премного был бы обязан, да и в долгу, конечно б, не остался».

Но он такую ласковую трель спел мне зря, был он лютый выжига, и я цену и ему и его руладам знал точную.

«Нет, многоуважаемый (забыл уже его имя-отчество), нет, — говорю, — даже и догадаться не берусь, кто автор».

И тут же туману напускаю: «Меня заинтересовало другое: какой губернии одежда на старухе? Никак в толк не возьму».

Выжига мой сразу сгас: что ему за прибыток от таких тонкостей? Но я все-таки согласился купить у него эту «Старуху», если он, конечно, сбавит цену — безымянная, сам должен понимать…

Он для приличия поторговался, но недолго.

А я, как только он упаковал мне полотно, сразу — и домой-то не заходя! — бегом к Архипову.

Трезвоню в дверь квартиры как оглашенный.

Увидел меня Архипов — испугался: никогда я к нему не смел так вламываться.