Александр Дюма - Царица Сладострастия Страница 61

— О! Не надо, сударыня! — воскликнул он, поскольку я уже готова была преклонить колени. — Я никогда не допущу, чтобы вы унижали себя даже передо мной!

— Я молю о том, что мне дорого, и нисколько не унижаю себя, мой друг! И если мне удастся убедить вас, я буду бесконечно счастлива.

— Вы правы, конечно… Но моя мать?

— О! Как трудно избавляться от рабства! Как принижает человека слепая покорность! И если ваши страхи сильнее зова сердца, мне очень жаль вас!

Он ничего не ответил. Мне захотелось удалиться, прекратить борьбу за то, что сам он так плохо защищал; гнев душил меня.

— О сударь! — продолжала я. — Остерегайтесь! Госпожа де Монтеспан начинала с того же!

— Слава тебе, Господи, вы не госпожа де Монтеспан, графиня.

— Нет, сударь, но я женщина, а у человеческого терпения есть границы: в борьбе истощаются силы.

— Но не у порядочной женщины, защищающей честь мужа и верной долгу. Эта высокопарная фраза показалась ему верхом красноречия; он отвернулся, словно хотел скрыть от меня свои слезы. Но в столь серьезных обстоятельствах я не могла удовлетвориться словами и решила довести все до конца.

— Итак, сударь, что вы решили0 — снова заговорила я.

— Я напишу моей матери и передам вам ее ответ, а пока, поверьте мне, не стоит ничего менять в нашей жизни, не надо никому показывать, будто нас что-то тревожит, чтобы не стать посмешищем для окружающих.

— Это ваше последнее слово, сударь?

— Именно так.

— Прекрасно, я сдаюсь и теперь знаю, что мне остается делать.

Я присела перед ним в реверансе, как перед королевой, и вышла, не помня себя от возмущения, которое, как вы понимаете, даже трудно описать. Затем я поспешно написала записку аббату Пети; он пришел немедленно.

Я ему все рассказала; он пошел поговорить с г-ном ди Верруа, но преуспел не более меня.

— Положитесь на милость Божью, сударыня! — сказал он с грустью. — Напишите родным.

Мне очень неприятно излагать здесь историю этой борьбы, рассказывать, как было подготовлено мое падение, как меня вынудили пойти навстречу опасности и как я не справилась с ней. Не хочу по дням описывать все, что происходило, — это было тяжело. Госпожа ди Верруа убедила сына, что письма посылал не его высочество. Она даже позволила себе намекнуть, что я избегаю мнимого кавалера, чтобы скрыть настоящего. Быть может, муж и не поверил ей, но он сделал вид, что верит, чтобы найти себе оправдание и возможность не вмешиваться.

Потерпев поражение в Пьемонте, я еще надеялась на Францию и попросила мою мать написать г-нуди Верруа, чтобы он отпустил меня к ней на несколько месяцев. Разумеется, ее приглашение было отклонено. Я действительно заболела, поскольку меня продолжали преследовать со всех сторон: принц постоянно досаждал мне, а все остальные не давали ни минуты покоя.

Свекровь узнала о любви принца Дармштадтского ко мне и сразу записала его в счастливые любовники. Пришлось отказать ему от дома, что очень удивило его и порадовало герцога Савойского, ревновавшего меня к нему. Казалось, г-жа ди Верруа помогает его высочеству, и — кто знает? — она вполне была способна на это.

Мой врач оказался умным человеком: однажды во время его визита мне пришло в голову сказать ему, что я тоскую по родине. Мои слова не ушли в песок. Он понял, что происходит что-то такое, о чем ему неизвестно. На следующий день он прописал мне воды Бурбона.

— О доктор! — воскликнула я. — Вы мне спасаете жизнь!

— Прекрасно вас понимаю, сударыня, таково мое ремесло. И я, слава Богу, всегда добросовестно исполняю свой долг!

Я написала отцу о том, что мне предписано принимать воды, и умоляла его приехать в Бурбон, где я смогла бы поговорить с ним о чрезвычайно важных делах, поскольку в Париж меня не пустили.

Письмо, для большей надежности, было отослано с Бабеттой, и я не сомневалась, что герцог де Люин откликнется на мою просьбу; Бабетта, без моего ведома, добавила от себя несколько слов, намекающих, что надо торопиться. Добрая девушка надеялась, что сказанное ею насторожит мою семью и благодаря ее помощи на мой зов непременно откликнутся.

Она страдала вместе со мной; я не могла таиться от Бабетты и Марион, обе они часто утешали меня.

Госпожа ди Верруа не осмелилась помешать моей поездке в Бурбон, хотя ей очень хотелось этого. И она придумала другой ход: поскольку ее сын не мог сопровождать меня, было бы неприлично отпустить меня одну в обществе слуг.

Однажды, когда я меньше всего того ожидала, аббат делла Скалья вызвался мне в провожатые.

— Хочу доставить удовольствие моей дорогой племяннице, — сказал он.

Я, не задумываясь, согласилась; мне было все равно, каким путем добиться цели. Свекровь пришла от этого в полное замешательство.

Узнав о моем отъезде, герцог Савойский побледнел; лишь накануне принц Дармштадтский распрощался с ним и на несколько месяцев уехал в Испанию. Герцог вообразил, что мы сговорились. Когда я пришла попрощаться с ним и герцогинями, я заметила, как он печален и серьезен.

Он спросил, скоро ли я вернусь; я ответила, что не знаю.

— О! Вы снова увидите нашу прекрасную Францию, но не смотрите на нее слишком долго, ведь вы, почти забыв ее, уже не сможете расстаться с ней, — вырвалось у молодой герцогини.

Это восклицание никак не соответствовало столь серьезной обстановке.

Меня нашли бледной, осунувшейся; все понимали, что я нуждаюсь влечении; меня жалели, утешали, желали всего хорошего, как принято при дворе, хотя тот, кто знает цену таким пожеланиям, расточаемым наподобие разменной монеты, вряд ли поверит в их искренность.

Госпожа ди Верруа велела мне оставаться до конца приема под тем предлогом, что сама отвезет меня домой. Таким образом, прощание длилось бесконечно долго, и все это время я провела в обществе герцога. Его меланхолия ничуть не трогала меня, хотя он вел себя чрезвычайно учтиво.

VIII

На следующий день я села в карету, где разместились также аббат делла Скалья, Бабетта, Маскароне и мой конюший. Марион с другими служанками ехали в коляске, которой я должна была воспользоваться на обратном пути, после выздоровления.

В дороге дядя угождал мне как мог. Но я никогда в жизни так не радовалась, как в тот миг, когда упала в объятия моего замечательного отца, встретившего меня в Бурбоне, куда я так стремилась.

Весь первый день аббат делла Скалья не оставлял меня наедине с отцом. Получил ли он соответствующие указания? Или действовал по собственному почину? Наверное, и то и другое; он достаточно хорошо научился у невестки мучить меня, и они это делали сообща, но каждый по-своему.

Отец горел желанием побеседовать со мной, мне также не терпелось излить ему свою душу; поэтому, вернувшись к себе, я, несмотря на поздний час, тут же послала к нему Бабетту с просьбой прийти в мою комнату, чтобы мы могли поговорить без помех.