Рахим Эсенов - Тени «Желтого доминиона» Страница 62

– Что, тесть, не заходишь? – заговорил первым Атда-бай. – Аль калымом недоволен? Иль дочку, думаешь, чем обижаю?

– Ничего худого о тебе, Атда-бай, не думаю, – Мерген-ага вылил из бадьи воду. – У туркмен отцу не принято к замужней дочери в дом ходить. Вот и блюду дедовский обычай…

Атда-бай смущенно крякнул, посмотрел по сторонам: чабаны занимались своим делом и вряд ли что слышали из-за блеянья овец. Мерген-ага понял: бай что-то хочет сказать, но не знает пока, с чего приступить.

К колодцу подошел старший сын Атда-бая и что-то зашептал отцу на ухо. Мерген-ага, увидев повязку на голове байского сына, простодушно спросил:

– Ты чего это голову повязал?

– А-а… Это самое, – не сразу нашелся тот, – верблюд вчера лягнул… Упал головой на кол.

Следом за старшим байским сыном появился другой, тоже с перевязанной головой. Явно чем-то озабоченный, он отозвал отца в сторону и что-то горячо заговорил.

– Ты тоже головой о кол угодил? – заметил Мерген-ага.

Атда-бай, поморщившись, словно хлебнул прокисшего чала – верблюжьего сквашенного молока, озираясь по сторонам, прошептал:

– Приходи поздно вечером… Не забудь! Я буду ждать, – и заковылял вслед за сыновьями.

Подходя к байской юрте, Мерген-ага припоминал подробности встречи у колодца – заговорщицкое шептание Атда-бая и его сыновей, потемневшие от крови повязки на их головах и, наконец, это приглашение в столь поздний час.

Хозяин дома ждал Мергена – щедро накрыл дастархан, выставив плов из отменного хивинского риса, большие пиалы с катыком – кислым молоком, агараном – сливками из верблюжьего молока. Тут же горка пышных чуреков, испеченных из белой пшеничной муки, в деревянных блюдах плавали в бараньем жиру аппетитно прожаренные кусочки мяса.

Бай никогда так хлебосольно не встречал своего тестя. Значит, неспроста, решил Мерген-ага, слушая чуть заискивающую речь Атда-бая:

– Лучше тебя, Мерген, дорогу на колодец Святого Абдурахмана никто не знает. Прошу тебя, проводи караван и возвращайся. Сделай это во имя нашего родства, во имя святого дела ислама! Я бы мог послать своих оболтусов, да не знают они дороги. Боюсь, на кизыл аскеров напорются. А за хозяйством твоим мы приглядим.

Старому Мергену в тот вечер так хотелось повидать хоть краешком глаз свою дочь Набат, но она так и не показалась. То ли Атда-бай запретил, то ли вовсе не подозревала, что столь поздний визитер – ее родной отец. Кроме самого Атда-бая и его ученого кота, в байском доме, казалось, не было ни души. А котище – одно загляденье! Громадный, гладкий, с блестящей шерстью, черной-пречерной, как старый закоптевший казан кочевника. На спине его красовалось пятно каштанового цвета, которое Атда-бай называл «отпечатком большого пальца Аллаха». Хромец холил кота, подаренного самим Джунаид-ханом. «Заморских кровей, – говорил тот. – Такого кота не сыщешь ни в Иране, ни в Туране… Мне его из Турции один человек привез еще котеночком…»

Когда Атда-баю неожиданно пришлось бежать из родного аула, по дороге, в песках, он вспомнил о своем любимце, хотел вернуться за ним, но ему пытались рассоветовать: только собака предана хозяину, а коты да кошки привязываются к дому – все равно сбежит. А раз так случилось, значит, так тому и бывать – пускай кот живет в Конгуре… Но Атда-бай никого не хотел слушать, за любимого кота он мог отдать любую жену. И отрядил в Конгур людей, которые вместе с котом доставили заодно и юрту, в которой жил Атда-бай.

И зажил кот на Ярмамеде, в привычном жилье. Всякий раз, когда Атда-бай выходил из юрты, кот увязывался за ним, как пес, сопровождая его по аулу, на удивление и потеху простодушным скотоводам. А в ненастье кот сам выбегал из юрты и с удовольствием гулял под дождем, мурлыча от блаженства.

Однажды кто-то из кочевников, – кажется, даже Мерген-ага, – рассказал баю притчу, которую тот никогда не слышал. Собака – верный друг человека, она, говорят, молит Аллаха ниспослать ее хозяину долгую жизнь, чтобы быть всегда в одних руках, служить только ему одному. А кот, наоборот, мол, взывает к Всевышнему с просьбой укоротить век его хозяину, дабы после его смерти самому стать владельцем хозяйских богатств.

Тогда Атда-бай посмеялся над притчей – дескать, глупости, – но в память она все же запала. И теперь каждый раз, когда кот, ласково выгибая теплую спину, терся о его руки, колени, он почему-то тревожно вздрагивал от мысли: «Неужто он меня переживет?»

…С рассветом Мерген-ага на резвом байском иноходце отправился в путь. На перекрестке двух дорог, вдали от Ярмамеда, встретил уже дожидавшийся его караван из трех десятков верблюдов, четырех погонщиков и караван-баши – предводителя каравана.

Погонщики все были на одно лицо – носатые, волосатые, с большими жилистыми руками, проворные. По тому, как они умело обращались с верблюдами, уверенно держались в пустыне, Мерген-ага понял, что эти угрюмые парни, видать, не впервые пускаются в такое нелегкое путешествие. Они изредка перебрасывались между собой словами на непонятном языке, то ли на фарси, то ли на курдском. С ними иногда заговаривал караван-баши, рослый крепкий мужчина с усами, судя по внешности, не старый, лет сорока. Это был Джапар Хороз.

Мерген-ага, пытаясь как-то скрасить долгую и утомительную дорогу по сыпучим барханам, спросил у предводителя каравана:

– Ты, сынок, вроде туркмен… Откуда ты знаешь их язык? – Старик кивнул в сторону погонщиков.

– Вот что, старый, – караван-баши ожег старого Мергена огоньками серо-желтых глаз, – тебя прислали дорогу показывать. Вот и показывай. Меньше знаешь – легче жизнь.

Мерген-ага опешил, но резкость караван-баши, скрытность погонщиков лишь распалила любопытство. Теперь он еще больше задумался, отчего так тяжела поклажа на верблюдах, что они, бедолаги, несмотря на свою неукротимую силу, едва поднимаются с места, а к вечеру еле ноги волочат. И почему на иных животных не чувалы, а квадратные, угловатые ящики. Что в них?

Мерген-ага еще издали увидел знакомые очертания глинобитного мавзолея святого Абдурахмана. А поодаль, на такыре, завиднелись колодец и аул, названные в честь некогда похороненного здесь старца. Мерген-ага, проезжая мимо мавзолея, набожно забормотал молитву, а Джапар Хороз и погонщики равнодушно отвернулись. Старик по привычке сосчитал издали юрты и удивился: за сорок перевалило! Раньше их тут было не более одного десятка. Откуда столько народу привалило? И Мерген-ага начал в уме прикидывать, сколько же людей могут разместиться в стольких вновь появившихся юртах. Привычка считать все – давняя слабость старого Мергена. Хотя он и не торгашеского роду и никаких там школ и духовных медресе не кончал, да и грамоты у него никакой, а счет знал отменно. Если надо торг совершить с проезжим караваном, выменять овец и коз на халаты или домашнюю утварь, то тут не могли обойтись без Мерген-аги, который враз посчитает, сколько и кому причитается.