Рахим Эсенов - Тени «Желтого доминиона» Страница 63

А летом, после пыльных афганцев, сбивающих целые отары в один гурт, где и сам шайтан не разберет, сколько овец и чьи они, Мерген-ага просто-таки нарасхват. Ему только скажи, сколько было овец у каждого хозяина в отаре, и он, подойдя к сбившимся животным, определит на глаз: здесь тысяча! Затем поделит их на пять равных частей и скажет: «Здесь в каждой по двести овец… Хотите считайте, хотите – нет». Аульчане никогда не пересчитывали, знали – счет точный.

Мерген-ага, тревожно вглядываясь вперед, – уж больно непривычно тихо в ауле, – подсчитал: если кочевники, то сюда прибыло человек сто двадцать – сто тридцать, с малышней и женами, а если нукеры – все двести.

Аул встретил караван безмолвием. Мерген-ага, подъехав к крайним, вновь поставленным юртам, увидел на земле связанных мужчин в нижнем белье, почерневшем от грязи, избитых, со страшными кровоподтеками на лицах, с босыми растрескавшимися ногами. Было их семеро: кто-то, завидев подъехавших, поднял голову, другие в беспамятстве просили пить.

Спешившись, Мерген-ага отвязал притороченный к седлу бурдюк, нагнулся, чтобы напоить крайнего парня, по виду похожего на туркмена, но, вспомнив, что сначала надо развязать, взялся за нож, висевший на поясе.

Вдруг из-за барханов, обступивших аул, раздались выстрелы, и сотни две всадников, рассыпавшись цепью, с воем и гиканьем вынеслись на такыр. Впереди на горячем буланом коне скакал Эшши-хан, по его правую руку – Непес Джелат. Их старик узнал сразу. Слева был тоже богато одетый всадник, судя по коню – юзбаши. Мерген-ага пригляделся и признал в нем Мурди Чепе.

Мерген-ага, узнав Эшши-хана и его нукеров, спокойно продолжал свое дело: разрезал путы всем семерым, напоил сначала двух самых слабых, а когда поднес cocoк бурдюка к губам третьего, вдруг раздался выстрел – тугая струя воды, вырвавшись из бурдюка, ударила тому в лицо…

– Эй, Мерген-ага! – Эшши-хан, довольный своим метким выстрелом, сунул оголенный маузер за широкий зеленый кушак. – Ты что балуешь наших пленных? Этих красных выродков надо мочой поить, а не водой… – Повернувшись к караван-баши, произнес: – Приняли вас за красных. Уж больно долго чесались вы в пути. – Снисходительно оглядев Мерген-агу, захохотал, вытер кулаком выступившие на глазах слезы. Эшши-хан потешался над озадаченным старым Мергеном, который все еще не мог понять, почему вдруг опустел в его руках бурдюк, вода из которого залила его халат.

Эшши-хан что-то сказал приближенным, спешился и вместе с Джапаром Хорозом прошел в юрту, а Непес Джелат и Мурди Чепе стали вновь попарно за руки связывать пленных. Мерген-ага разглядел: почти все пленные были русоволосыми парнями, а самый юный – еще совсем мальчишка; он вызвал у старика такую жалость, что тот попросил Непеса Джелата не связывать парнишку.

– Ты, старик, не суйся! – Непес Джелат сплюнул тягучую зеленую жижу от наса – нюхательного табака. – У каждого что на роду написано, то он и несет… Все мы под Аллахом ходим…

Ханский палач пинками поднял с земли лежавших пленных, погнал на глинистый, спекшийся под солнцем и твердый, как камень, такыр. Выстроив их там в ряд, приблизился сначала к чернявому парню, которого успел напоить Мерген-ага, расчетливо наступил тому кованым сапогом на израненные пальцы босых ног и резко повернулся на месте. Отдавливая каждому в кровь пальцы, Непес Джелат цинично приговаривал:

– Ягненочек ты мой, не ропщи, не гневи Аллаха! У каждого своя судьба. Аллах терпел и нам велел!

– Не истязай людей! – не вытерпел Мерген-ага. – Все они, хотя и не нашей веры, рабы Божьи…

– Кто рабы Божьи? – Двери ханской юрты со скрипом растворились. Эшши-хан, сопровождаемый Джапаром Хорозом, шагнул за порог. – Да они рабы шайтана! Все! И туркмены, и русские – все большевики, поправшие нашу веру! Спроси у Атда-бая, что творится в Конгуре. У людей отбирают нажитое, сгоняют в колхозы, девушек остригают наголо и отправляют в город, в публичные дома. На потеху красным аскерам. Хотел бы ты видеть своих дочерей…

Красноречие Эшши-хана внезапно прервал истошный рев верблюда. Погонщики, разгружавшие ящики, не заметили натертую в кровь холку и, видимо, причинили животному нестерпимую боль. Вскочив и взбрыкивая длинными ногами, верблюд ошалело заметался по такыру, волоча за собой на веревках большой ящик, из которого посыпались патроны, густо смазанные револьверы, винчестеры…

Эшши-хан поманил к себе пальцем старшего погонщика и, когда тот приблизился, остервенело стеганул его по лицу камчой.

– Эй, Непес! – Эшши-хан ткнул за голенище камчу. – Этих паршивцев тоже в ряд с красными. Они сделали свое дело…

– Хан-ага, что я там… скажу! – чуть ли не взвыл Джапар Хороз, мотнув головой в сторону границы. – Их мне в комитете дали. Сам Чокаев рекомендовал…

– А ты уверен, что сам целым вернешься? – зловеще процедил сквозь зубы Эшши-хан. – Хватит и того, что о грузе теперь узнают и на Ярмамеде. – Эшши-хан выразительно взглянул на старого Мергена. – Хорошо, если не на всех колодцах.

Джапар Хороз сник, а Мерген-ага заторопился в обратную дорогу.

– Ты что так спешишь, Мерген-ага? – Эшши-хан говорил мягко и вкрадчиво, словно ничего не случилось, словно не стояли на солнцепеке пленные красноармейцы, обреченные на верную гибель, словно не он походя перечеркнул жизни несчастных погонщиков. Старый охотник знал, что ханский сын, не дрогнув, может и его передать в руки Непеса Джелата. Что ему стоит? В гневе, необузданном и диком, в спокойствии, ледяном и равнодушном, сменявшемся притворной медоточивостью, во всех своих повадках Эшши-хан был как две капли воды похож на отца.

– Погостил бы, Мерген-ага, денек-другой… – продолжал Эшши-хан. – Не чужой же ты нам человек. Тесть самого Атда-бая, близкого друга моего отца… – В ту минуту он говорил искренно. Джунаид-хан действительно с почтением относился к хромцу, единственному в Конгуре надежному человеку. – А тебе, аксакал, мой сыновний совет, не сочти за дерзость… Не жалей ты красных, этих нечестивых сынов шайтана. Тебя они не пощадят. Потому что ты – середняк, скотовод, хозяин, а у большевиков сойдешь и за бая. Ты и есть бай, только маленький! Отара есть? Есть! Пусть небольшая, но отара! Так что тебе, старик, лучше на глаза красным не попадаться. И умей язык держать за зубами…

Долго еще поучал басмаческий главарь. Говорил он со старым Мергеном не как с равным – назидательно, повелительно, забываясь, что на туркменской земле настала уже другая жизнь, коснувшаяся даже глухих уголков Каракумов. Люди теперь были вовсе не те, что прежде, и даже темный кочевник Мерген-ага, уже наслышанный о советской власти, о большевиках, всем сердцем чувствовал: хан лишь молотит языком, говорит одно, а думает иначе. Да и как можно верить людям, к которым благоволит Атда-бай, этот хромой лгун?