Станислав Федотов - Схватка за Амур Страница 64

Сенявин разлил по чашкам кофе, наполнил рюмки темно-красной наливкой, пригубил из своей и прищелкнул языком: хороша!

– Вы есть вкушатель радостей жизни? – спросил вернувшийся из туалетной комнаты граф. Опустившись в свое кресло, он залпом выпил рюмку наливки и теперь сидел, нахохлившись, нависая крючковатым носом над чашкой. Сенявин ждал продолжения, размешивая ложечкой сахар в кофе. – Miserum est tacere cogi, quod cupias loqui [53] , – наконец со вздохом произнес шеф.

– Нам лишь остается agere cum dignitate? – откликнулся Сенявин. – Id facere laus est, quod decet, non quod libet [54] .

Нессельроде так быстро взглянул на него, что взметнулись седые пряди над ушами:

– Вы так считаете, mein lieber Freund [55] ?

– Freilich, mein lieber Lehrmeister [56] !

– Danke schön [57] ! Подумайте, Лев Григорьевич, что мы можем сделать, чтобы остановить сей марш, который есть губительный для России.

– Что тут можно сделать, Карл Васильевич… – Сенявин задумчиво отхлебнул горького напитка – сладкий кофе он не любил, – сделал из черного хлеба и ветчины простой бутерброд и с удовольствием откусил. И вдруг замер, потом быстро прожевал. Канцлер терпеливо ждал. Сенявин запил прожеванное наливкой, нахмурившись, покивал своим мыслям и сказал: – Да, пожалуй, только одно: тайно от Муравьева послать лист китайскому трибуналу международных сношений об установлении пограничных столбов по горным хребтам на левой стороне Амура. Там, где проходил Миддендорф. Они, конечно же, за это ухватятся и не признают любые иные действия Муравьева. И вопрос закроется сам по себе без дополнительных усилий с нашей стороны. Вот так, mein lieber Lehrmeister!

Нессельроде тоже сделал бутерброд – на белом хлебе, – поднес ко рту, но задержался, а потом и вовсе отложил на тарелку.

– Rapiamus occasionem de die [58] . Вот и сделайте. С обязательным условием: чтобы с юридической стороны комар носа не подточил. Надо показать, что Россия чтит международные договоры.

– А Муравьев стремится их нарушить, – тонко улыбнулся Сенявин.

Глава 16

– Нет, нет и нет! Не спорьте и не уговаривайте! Я еду с Геннадием Ивановичем!

Катенька Ельчанинова – теперь уже Екатерина Ивановна Невельская, поскольку два дня тому назад, 16 апреля 1851 года, совершилось таинство церковного венчания в Крестовоздвиженском храме, а в доме Зариных прошумела свадьба, на которую собралось все общество Иркутска, – в общем, законная супруга начальника Амурской экспедиции стояла сердитая, раскрасневшаяся, в окружении родственников – дядюшки с тетушкой и сестры Александры со своим «вечным женихом» Иваном Семеновичем Мазаровичем, которые наперебой уговаривали ее «не пороть горячку» и остаться в Иркутске, пока Геннадий Иванович обустроит в Петровском для них семейное гнездышко, в котором нестрашно будет зимовать.

Сам Геннадий Иванович сидел в уголке, все еще находясь в некоторой счастливой прострации от стремительного изменения его жизненного курса.

Конечно, разумом капитан давно понял, что женитьба, несомненно, состоится (чего он, надо сказать, страстно желал): он благополучно избежал разжалования и вернулся из Петербурга даже с повышением в два чина и орденом. К тому же Геннадий Иванович всегда помнил, что девица по его вине и не девица уже и оставлять ее в таком состоянии на неопределенное время (а сколько продлится Амурская экспедиция – только богу, да, может, еще государю императору известно) благородному человеку совершенно не к лицу. Но разум разумом, а в сердце был некий трепет от ожидания столь крутого оверштага [59] . И вот свершилось! Все, что полагается в таких случаях – жаркая свечная духота храма, венцы над головами жениха и невесты, обвод вкруг аналоя, обмен кольцами и наконец выход «на волю», на свежий воздух, навстречу искренне радостным глазам и поздравлениям; и посаженые отец и мать (в их роли выступили старшие Волконские), встречавшие новобрачных хлебом и солью на крыльце «кузнецовского дома», и долгое застолье с бессчетными криками «горько!», и дружки, проводившие новобрачных в «сенник» – комнату Катеньки, где жутко уставший Геннадий Иванович смог с помощью юной супруги избавиться от постылого фрака, да и от всего остального тоже… В общем, все, что следует, произошло – и никакого оверкиля [60] . Но наутро после первой брачной ночи (или ее надо считать уже второй?) Катенька, узнав, что теперь ему следует как можно скорее отправляться в залив Счастья, пришла в неописуемый восторг:

– Залив Счастья? Неужели он так и называется?! И мы будем там жить?! – затормошила она мужа, который от ее радости пришел в тихий ужас, мгновенно представив сбитые Орловым бараки в Петровском зимовье и свою нежную хрупкую супругу на продуваемом ледяными ветрами берегу.

– Что ты, милая моя, – забормотал он, уже наверняка зная, что возражения бесполезны, – жить там сейчас совершенно невозможно. Я поеду один, мы там все обустроим…

– Ни в коем случае! – вскричала, прерывая его лепет, Катенька. – Я теперь ваша жена, и мы едем вместе, хоть на край света!

«Там и есть край света, подумал», – Невельской, но вслух высказать эту здравую мысль не решился, опасаясь подлить масла в огонь. Но «огню», то бишь решимости новобрачной следовать за своим героическим мужем, уже не требовалось «масла»: Катенька энергически принялась за сборы, в одночасье переполошив всех в доме. Забыв про завтрак, дядюшка Владимир Николаевич и тетушка Варвара Григорьевна, а вместе с ними подъехавшие Сашенька и Иван Семенович, окружили свою любимицу и наперебой уговаривали ее одуматься.

Устав уговаривать, Владимир Николаевич выдвинул последний аргумент:

– В конце-то концов, не хотел я говорить, но знай: Николай Николаевич настоятельно мне советовал, можно сказать приказал, не отпускать тебя на Амур.

О Господи, вспаниковал Геннадий Иванович, зачем он это сказал? Да, Муравьев и ему не рекомендовал брать с собой молодую жену. Мол, Катенька – смолянка, воспитана в оранжерее и бросать ее в жесточайшие условия, воспользовавшись любовью неопытной девушки, – в высшей степени эгоистично и неблагородно.

– В соответствии с ныне существующими правилами я как непосредственный начальник дал согласие на ваш брак, милейший Геннадий Иванович, но это не значит, что я даю согласие на пребывание вашей супруги в экспедиции, – без тени улыбки сказал генерал-губернатор. – Прошу это учесть.

Невельской не мог с ним не согласиться, просто не имел такого права, но подумал: а зачем же ты, друг любезный, превозносил Завойко, который привез на дикий берег Аяна свою баронессу, беременную и с тремя детьми? И как относишься к другим офицерам, чьи жены тоже не привычные к суровой жизни простолюдинки, а частенько оранжерейные дворянки?