Китай у русских писателей - Коллектив авторов Страница 67

Но сойдите в широкие главные артерии города, и вы попадаете в какой-то винегрет столетий: автомобиль, летящий во весь дух с изящной конкубинкой, охраняемой гроздьями солдат, висящих на подножках, а тут же около тротуара, а то и по самому тротуару торжественно-важный караван верблюдов с равнодушным погонщиком, привыкшим уже и к зрелищу несущихся автомобилей, и к аэропланам, парящим над городом, и которого так же мало развлекает нескончаемая вереница рикш, велосипедов, блестящих экипажей, влекомых неуклюжими буцефалами, как и традиционные деревенские двуколки, на которых, вероятно, ездили еще во времена Чингисхана.

Уанстеп и фокстрот в иностранных отелях и группы покрытых язвами нищих, бродящих с заходом солнца по мрачным хутунам с душу надрывающими рыданиями и воплями о помощи; парламентские заседания, митинги, демонстрации, миссионеры, союзы христианской молодежи и торговля детьми; китайский театр с его бесподобными артистами, с красочными, высокой художественной работы костюмами, пением и музыкой, заставляющей «деликатного» иностранца затыкать уши, но так глубоко волнующей, так много говорящей сердцу всей Азии, а рядом нахальный кино с его удивительными сыщиками и не менее удивительной моралью «заморских дьяволов»; бесчисленные хутуны, оглашаемые звонкими голосами разносчиков, выкрикивающих песенным ладом предметы их торговли; калики перехожие, взывающие о милосердии, строгие, загадочные фигуры слепых предсказателей судьбы, извещающие о себе игрой на своеобразной мандолине; странствующие мастеровые, наполняющие улицу характерными, бесконечно разнообразными металлическими звуками, и множество других «певцов» и музыкантов Пекина, делающих из него один из самых напевных городов Азии; похоронные процессии с музыкой зловеще унылой, сотнями хоругвеносцев в живописных костюмах, накинутых поверх убогого рубища, и тут же Армия спасения с барабанным боем и духовым оркестром; демонстрация протеста у стен парламента против ненавистного министра, группы студентов, агитирующих на базарах и площадях, и сын неба, император Сюан Тун, в «высокоторжественный день бракосочетания» получающий подарки от президента, высших сановников и генералов республики; дипломатический квартал с роскошными палаццо, ревниво охраняемый гарнизонами американцев, французов, японцев, индусов, а за ним Циенмэн с его кипучей жизнью, его торговыми рядами, залитыми золотом вывесок, с таинственными иероглифами, его непрерывным людским потоком, переливающимся по затопленным солнцем улицам и по всему Пекину, сотни храмов буддийских, монастырей ламаистских, даосских, мечетей мусульманских – какая-то фантастически уродливая смесь Европы и Азии, красоты и безобразия, республики с древней восточной деспотией…

И это на фоне резкой, своенравной, могучей природы: жестокий и благодетельный дракон-солнце, в июле накаляющий хутуны, как доменную печь, и при тихой погоде вдруг превращающий лютый январь в мягкий чудный апрель; внезапный неистовый северный ветер – будто сама пустыня Гоби вдруг осадила пекинские стены, – способный в один осенний день сорвать весь пышный покров с могучей растительности, а зимой заставить сибиряка-иркутянина при пяти – восьми градусах по Реомюру проклинать суровость пекинского климата; грозы, низвергающие небесные водопады, размывающие сотни китайских фанз, рушащие стены и превращающие весь город в сплошной лабиринт каналов; дождливый душный «футьен», когда растительность растет чуть не на ваших глазах… Травы, деревья, цветы, солнце, ветер, грозы – все здесь могуче, как могучи циклопические стены, могучи горы, избороздившие страну, могучи реки, в один разлив уносящие миллионы человеческих жизней.

Человек привыкает ко всему, и даже такая странная, сказочная обстановка с течением времени теряет свою остроту, и только народ, населяющий этот удивительный город, надолго остается загадкой. Толпы студентов в каких-то странных подрясниках, напоминающие послушников неведомого ордена; девушки-полудети, хрупкие, как цветы; детишки, серьезные, как философы; купцы, толстые, жизнерадостные, женоподобные; угрюмые землекопы, утрамбовывающие землю странными орудиями под заунывный мотив китайской «Дубинушки»; ремесленники, работающие в своих крошечных мастерских незнакомыми, непонятными инструментами; базарная толпа, такая шумная, живописная и так тихо снующая в своих мягких туфлях, – весь этот человеческий муравейник с его странными обычаями, понятиями, верованиями и легендами производит впечатление неведомого и в то же время загадочно-близкого нам мира, близкого нам, русским, как никому из европейцев. Ибо, несмотря на всю непохожесть, есть в этом Китае что-то от татарской, допетровской Руси, боярских охабней, расписных теремов и лубочной пестроты. Яркий костюм нарумяненной маньчжурки, степенная походка мандарина, всадник, проскакавший с соколом в руке, причудливая пестрота летнего дворца с зубчатыми башнями, словно сказочная иллюстрация Билибина, даже самый конфуцианский консерватизм, так отдающий твердостью в вере наших начетчиков, и тысяча неуловимых мелочей невольно уносят вашу мысль к давно прошедшим временам, ко временам Московской и Киевской Руси. Это смутное чувство близости, родственности, похожести – взаимное, оно-то и объясняет отчасти тот глубокий, захватывающий интерес, с каким китайские студенты читают Ключевского, его мастерские описания старорусского быта. Послушайте их комментарии, и вы убедитесь, как, несмотря на все различия, много у нас общего, и не только в исторических, переживаниях, но и в наших мыслях, наших чувствах, нашем миросозерцании…

Попытайтесь войти ближе в круг интересов молодого поколения, заполняющего аудитории высших учебных заведений, понаблюдайте их споры, и вы попадете в еще более знакомую атмосферу. Преклонение перед наукой, отрицание всех авторитетов, всех традиций, всех устоев, призывы к единению, к борьбе за свободу, споры о роли интеллигенции, партийности и беспартийности, землячества, кружки философские, марксистские, анархические, феминистские, культуртрегерские, – словом, перед вашими глазами как живые встают наши сороковые, шестидесятые, семидесятые, девяностые годы, период студенческих демонстраций и первых выступлений русских рабочих. Все это, конечно, в миниатюре, зачастую поверхностно, а иногда по-детски, и неудивительно, ибо так называемый молодой Китай, современный Китай, Китай эпохи великих мировых войн, Октябрьской революции, III Интернационала здесь, в Пекине, где не дымит ни одна фабричная труба, он весь пока еще на школьных скамьях, в студенческих митингах, манифестациях, в этих молодых серьезных девушках в строгих костюмах, перешагнувших, быть может, семейную драму, прежде чем попасть в университетскую аудиторию.

И когда смотришь на стройные ряды студенческой демонстрации, решительно шествующей по улицам и площадям древней столицы Азии, то невольно кажется, что это дряхлый, плененный Китай выслал свой первый отряд, свою молодежь на поиски земли обетованной, весть о которой неумолчно звучит с великой русской равнины.

1926

М. Андреев

Историк, экономист-китаевед Михаил Георгиевич Андреев (1888–1945) учился (1913) и работал (1925–1927) в Китае, затем, возвратившись в СССР, командир Красной Армии (19281945), преподавал в нескольких высших учебных заведениях Москвы, вел научную работу. Публикуемый очерк его был напечатан московским журналом «Красная новь»