Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника Страница 71

— Ты дворянин дома принца Конти?

— Да. Я, Шарль-Жак-Луи-Огюст де Рошель, кавалер де Ла-Морлиер, родившийся в Гренобле 12 мая 1701 года от благородной и старинной фамилии, имею честь занимать должность в доме принца Конти.

— Должность… Какую?

— Человека любезного, приятного и услужливого.

— А! Ты ему нужен — это понятно.

Морлиер опорожнил свой бокал.

— Очень смешная мысль, — продолжала Бриссо, — принцу взять к себе такого человека…

— Молчи! Не забывай, с кем говоришь.

— Кто тебя представил принцу?

— Я сам. Представь себе, в настоящий момент я нахожусь в плохих отношениях с Вольтером, с начальником полиции, с коллегией клермонтских иезуитов, с моими кредиторами, которые гоняются за мной, как собаки за кабаном. Желая спокойствия, я однажды утром принарядился, надел на шею орден Спасителя и отправился к его высочеству.

— Он тебя принял?

— Очень любезно. Принц завтракал…

— И пригласил тебя?

— Нет, но он выслушал меня. И вот что я ему сказал: — (Морлиер встал и принял позу, в которой он, вероятно, говорил с принцем Конти), — «Монсеньор, я пришел предложить вам дело, которое считаю превосходным. Есть разные поступки, попытки, поиски, фантазии, потребности, которые в положении принца нельзя совершать, предпринимать и удовлетворять по своему желанию и по своей воле. Поэтому каждому принцу крови следует иметь возле себя преданного служителя, которого можно было бы выставить вперед в случае надобности, и который имел бы имя, приличное звание и репутацию, уже потерянную или готовую потеряться. И вот, такой полезный человек, который все видел, все читал, все познал, все делал, который годится на виселицу и бывает в хороших домах, у которого есть друзья во всех слоях общества, который не отступает ни перед каким — хорошим или плохим — поступком, который не боится ни черта, ни полиции, ни удара шпаги, ни Бастилии, этот человек — единственный, неповторимый — я! Я — кавалер де Ла-Морлиер, я — служивший в мушкетерах, я — имеющий в друзьях Шароле, Бульона, Рогана, Монморанси, Тремуйля, я — участвующий в ужинах Ларошфуко, Коссе, Креки, Мальи, Бове, Бофретона, Ришелье, я — промотавший отцовское наследство для того, чтобы не иметь с ним хлопот, я, наконец, знающий все, видевший все, делающий все! Поверьте мне, монсеньор, возьмите меня к себе: подобного мне вы не найдете».

— Бесподобно! — сказала Бриссо, слушавшая с восторгом. — А что сказал его высочество?

— Его высочество понял, чего я стою, и предложил мне комнату в Тампле, в которой я и поселился вчера.

— Браво! А я думала, что ты шутишь.

— Это чистая правда — повторяю. Я никогда не был так спокоен. За сим, милый старинный друг, наполни мой бокал, потому что мои бутылки пусты. За твое здоровье!

— Объясни мне теперь, зачем ты пригласил меня ужинать?

— Что? — с удивлением спросил Морлиер.

— Я спрашиваю: зачем ты пригласил меня ужинать?

— Я должен тебя об этом спросить.

— Как?!

— Ведь ты мне писала, чтобы я был здесь в шесть часов вечера сегодня, в комнате номер семь, в «Кабачке царя Соломона».

— Ты шутишь!

— Вот твое письмо!

— А вот твое.

Морлиер и Бриссо обменялись письмами, которые каждый из них держал в руке; они одновременно развернули их, прочли, потом подняли головы, и посмотрели друг на друга с удивлением до того комическим, что тут же громко расхохотались.

— Это уж слишком! — воскликнул Морлиер.

— Какая шутка! — сказала Бриссо.

— Что значит эта мистификация?

— Это не мистификация, — произнес чей-то голос.

Морлиер и его собеседница обернулись. Дверь комнаты отворилась и очаровательный молодой человек подошел к ним, улыбаясь.

— Э! — вскричала Бриссо. — Виконт де Сен-Ле-д’Эссеран!

— Он самый, моя красавица, с другом, который будет очень рад поужинать с вами!

Он обернулся: человек, костюм которого сверкал бриллиантами, вошел в комнату.

— Ах! — вымолвил Морлиер, зажмурив глаза. — Это солнце.

XXV. ЖЕЛАНИЯ

Виконт Сен-Ле-д’Эссеран вошел с той изящной непринужденностью, с той дерзкой фамильярностью, которую регентство передало царствованию Людовика XV. Высоко подняв голову, вздернув нос, с насмешкой на губах, в шляпе набекрень, правую руку засунув в карман панталон, левой опираясь на эфес шпаги, виконт остановился, выставив вперед правую ногу и перенеся всю тяжесть тела на левую. Виконт был очарователен, до того очарователен, что Бриссо, смотревшая на него с видом знатока, прошептала так, что было слышно:

— Милашка!

Сен-Ле повернулся на одной ноге, чтобы пропустить своего спутника, и протянув руку, сказал, указывая на Морлиера и Бриссо:

— Вот эти две особы, о которых я вам говорил: кавалер де Рошель де Ла-Морлиер и мадам Мари-Жозефина-Филаминта Бриссо.

Бриссо присела в низком реверансе. Морлиер поклонился в третьей позиции, как танцмейстер в менуэте.

Спутник Сен-Ле обвел глазами обоих, но взгляд остановил на Морлиере. Не говоря ни слова, он вынул из кармана табакерку, осыпанную бриллиантами, и медленно раскрыл ее. При этом движении на пальце его блеснул перстень с солитером изумительной величины. Морлиер закрыл глаза, как будто был ослеплен.

— Сияние!.. — сказал он.

Незнакомец улыбнулся, потом, пристально посмотрев на Морлиера, сказал ему вдруг:

— Сколько ты стоишь?

Кавалер остолбенел. Этот резкий вопрос убил его наповал, как метко направленная пуля. Морлиер был одним из самых бесстыдных, самых дерзких и самых безнравственных людей, каких только можно было найти в ту эпоху, когда в высшем обществе порок не считался постыдным. Но как ни тупа была его совесть, удар был так силен, что присутствие духа изменило ему. И все потому, что вопрос был до того ясен, до того справедлив, он выказывал такой стоицизм и такое презрение, что, как ни бесстыден был этот человек, он растерялся. Однако быстро оправился и ответил:

— Сколько я стою?.. Это зависит…

— От чего или от кого? — спросил незнакомец.

— От того, кто обращается ко мне. Для одного я не стою и веревки, на которой могут меня повесить, а для другого я на вес золота. К какой категории относитесь вы?

— Как ты сам захочешь. Выбирай.

— Я уже выбрал…

Незнакомец резким движением закрыл свою табакерку, бриллиантовая пуговица оторвалась от его жилета и упала на пол. Морлиер проворно наклонился, еще проворнее поднял пуговицу и, положив ее на ладонь, вымолвил:

— Клянусь рогами дьявола, чудный бриллиант! Он стоит по крайней мере три тысячи ливров.