Сибирский фронтир - Сергей Фомичев Страница 72

–Видишь? Кратчайший путь идёт не строго по широте, а забирает немного к северу. Вот и получается, что идти нам надо по дуге, если перенести линию на плоскую карту. Там вёрст десять отыграем, тут пять… глядишь, и нагоним "Николая".

–Ха, шутник. Пять–десять вёрст. Я тебе, что землемер, такой мелочью море мерить? У нас и сотня вёрст невелик промах.

Он несколько раз попеременно смотрел то на глобус, то на карту. Сообразив в чём суть, очертил ногтем симметричную Алеутской гряде дугу. Пожал плечами.

–Ну, даже если бы и мог я точно вычислять положение корабля. Хоть каждый час. И даже представим, что у нас вместо корабля лошадь. Как, скажи, твоего направления придерживаться? Это же вон какая кривулина, её и на карту–то точно не положишь!

Хмыкнув, я бодро взялся за дело. Разложил карту. Потом задумался и думал довольно долго. Тут требовался радиокомпас, спутниковая навигация или нечто в этом роде. Можно, конечно, обойтись и без электроники. Хотя и хлопотно. Получалось, что каждый меридиан нам следовало пересекать под различным углом, но для этого нужно точно определять долготу.

–Ты умеешь находить долготу? – спросил я у Окунева. – Ну, там по заходам и восходам луны или солнца?

–Могу, если погода позволит обсервацию провести, – ответил капитан. – Неводчиков научил. Но для этого нужны таблицы и точный хронометр. А у нас нет ни того, ни другого. От Чирикова мало что осталось, а что осталось всё в охотской канцелярии.

–Ага, – я опять задумался.

Часы у меня имелись не хуже здешних морских хронометров. Отличные наручные часы, пригодные для работы в этом мире. Без всяких там батареек, механические с автозаводом, имеющие погрешность не больше секунды в сутки. Следовало бы поставить их в Петропавловске, но можно было выставить и по острову Беринга. Долготу–то я знал. А вот таблиц у нас не имелось, и достать их сейчас я не мог. Так что Окунев был прав, а я ошибался.

–Ладно, – сдался я. – Пойдём, как решили.

Мы вышли на палубу. Остров уже скрылся из виду, а паруса наших попутчиков удалились настолько, что определить корабли по силуэтам стало невозможно. Солнце припекло, заставив матросов скинуть верхнюю одежду, но, посмотрев на север, я ощутил на лице прохладу. Арктика дохнула на меня распахнутой морозилкой. Залежи биоресурсов представились воображению мясной вырезкой, пакетиками с креветкой, баночками икры или крабов. Ещё в начале двадцатого века от всей этой роскоши воротили носы, а уже к концу устраивали боевые действия против пиратских траулеров. Моих нынешних спутников волновали только меха, меня самого интересовали земли.

Захлопнув дверцу воображаемого холодильника, я вернулся в казёнку.

Глава двадцатая. Уналашка

Глава двадцатая. Уналашка

Птичий гвалт – своеобразный природный маяк. Единственная примета близкой земли, когда все прочие признаки скрыты от глаз. Галиот дрейфовал в густом тумане вот уже второй день, и ночью нам приходилось полагаться только на удачу, а днём слушать птиц. Они кричали вдалеке, иногда проносились над мачтами, там, где сияло солнце и, значит, земля была близко. Мы кожей чувствовали, как желанный берег скользил за бортом, но не смели к нему подойти. Матросы по очереди дежурили на носу, вслушиваясь и всматриваясь в сплошную завесу. Некоторая иллюзия безопасности. Если возникнет силуэт скалы или долетит шум прибоя, люди на корабле успеют разве что вздрогнуть.

Спать не хотелось, не хотелось проспать свою смерть, а потому, пользуясь начальственной привилегией, мы с Оладьиным всё время торчали на палубе. Торчали без дела. Кроме как слушать птиц заняться было нечем. Дел находилось немного даже для команды. Невозмутимый Окунев каждые полчаса измерял глубину. Примитивный лот из верёвки с каменным грузилом ещё ни разу не достал грунта. Такие здесь острова. Они поднимаются со дна океана острыми зубьями. И эти зубы всегда готовы вонзиться в добычу.

Погода изменилась мгновенно. По нашим потным спинам внезапно, словно кто–то включил кондиционер, прошёлся поток холодного воздуха. Птичий крик усилился, приобрёл тревожные интонации. Оладьин поёжился и скрылся в казёнке. Капитан нахмурился.

Редкий для этого времени года северный ветер предвещал шторм. Только его нам и не хватало для полного счастья. Но прежде чем взяться за парусник ветер принялся терзать молочную дымку. Туман исчезал, распадаясь на отдельные лохмотья, а в просветах всё чаще появлялся скалистый берег. Тёмные контуры земли проступали постепенно, как изображение на фотобумаге, пока отдельные фрагменты не сложились в чёткий пейзаж. Он оказался далёк от идиллии. Набирающий силу ветер прижимал нас к каменному барьеру. Длинному, как Великая китайская стена, высокому, как плотина Гувера на реке Колорадо.

Расчистив сцену, стихия готовилась к постановке морской трагедии. Вот они скалы, вот он корабль, вот она буря. Птицам отводилась роль небесного хора, нам, как существам наделённым волей, предлагалось самим поделиться на героев и трусов.

Зычный приказ Окунева бросил команду к снастям. Чихотка, Борька, Яшка с товарищами полезли на мачту, несколько человек суетились внизу. Такелаж жужжал, чуть ли не дымясь от трения. Сперва что–то пошло не так. Люди ругались, спорили, путались в снастях, пока Окунев парой коротких фраз не навёл порядок. Наконец, паруса приветливо хлопнули. Судно заметно прибавило ход и пошло параллельно каменной стене в какой–то сотне метров от неё. Это был смертельный номер, движение по лезвию бритвы. Ветер пытался прижать нас к скалам, он же наполнял паруса, позволяя ускользать от столкновения. Сложение векторов создало патовую ситуацию. Окунев с трудом удерживал курс. Галиот то опасно кренился, то норовил броситься навстречу скалам. Каждый промах капитана, малейший сбой в работе матросов сокращали дистанцию между нами и смертью, а отыграть назад хотя бы пядь было невозможно.

Все кто оказался на палубе, всматривались с тревогой в высоченные горы. Мне приходилось бывать на хребтах и повыше, но эти, торчащие от самого среза воды выглядели куда более зловещими. Неизвестно кому было лучше – матросам, смотрящим смерти в глаза или зверобоям, ожидающим её в потёмках трюма. По крайней мере матросы могли хоть что–то делать руками, приглушая работой страх.

Мне работы не досталось. В конце концов, нервы не выдержали, и я покинул палубу. Алеутский парнишка Темнак,