Первая Пуническая война - Михаил Борисович Елисеев Страница 75

И действительно, дело пошло на лад, и казалось, что конфликт будет исчерпан, но неожиданно в процесс вмешались другие силы. В рядах наемников был некий италик Спендий, бывший раб, родом из Кампании, человек исключительной храбрости. Спендий был силен как Геракл, но, при всех своих несомненных достоинствах, исходил из того, что собственная жизнь дороже общих интересов. Он был римским перебежчиком, а к перебежчикам квириты относились с исключительной жестокостью и при заключении мирного договора всегда требовали их выдачи. Полибий ничего не пишет о том, что пункт о перебежчиках имел место в соглашении между Римом и Карфагеном после окончания Первой Пунической войны. Но это не значит, что его не было, поскольку греческий историк излагает эти события очень кратко. У Спендия были все основания тревожиться за свое будущее, потому что карфагеняне могли его выдать римлянам. Поэтому он стал сеять раздор между наемниками и Гесконом, прилагая максимум усилий, чтобы примирение между сторонами не состоялось. В этом деле у него нашелся достойный помощник.

В смутные времена всегда появляются личности, желающие половить рыбу в мутной воде и добиться для себя определенной выгоды. Именно к таким людям и относился ливиец Матос, типичный солдат удачи. Будучи в отличие от Спендия свободным человеком, он принимал самое активное участие в мятеже и больше всех агитировал за восстание против Карфагена. Но когда увидел, что враждующие стороны пришли к согласию, а правительство стало выплачивать наемникам деньги, не шутку испугался. Опасаясь, что когда все закончится, то с него спросят по всей строгости карфагенских законов, Матос примкнул к Спендию и стал подстрекать ливийцев к дальнейшему мятежу. Он говорил соотечественникам, что, как только армия будет распущена и большинство наемников вернутся на родину, то карфагеняне покарают ливийцев за учиненные беспорядки. Эти слова падали на благодатную почву, поскольку ливийцы больше всех страдали от произвола карфагенских властей.

В результате провокационных действий Спендия и Матоса среди наемников снова начались волнения, Гескона стали упрекать в том, что он задерживает выплаты за хлеб и утерянных лошадей. Ливийцы устроили очередное собрание, к ним присоединились остальные племена и отряды, а затем перед возбужденной толпой стали выступать Матос и Спендий. Их агитация имела успех среди солдат, и когда слово взяли командиры, не желавшие конфликта с карфагенянами, Спендий с Матосом дружно заорали: «Бей!» Наемники охотно откликнулись на этот призыв, не стали вдаваться в подробности и забросали ораторов камнями. Дошло до того, что как только кто-либо из военачальников начинал выступление, то наемники, даже не разобравшись, о чем он говорит и кого поддерживает, побивали говорившего камнями. Многие воины, накачавшись с утра вином, вообще не соображали, что делают, и просто шли на поводу у своих товарищей, постоянно выкрикивавших слово «Бей». Погибло немало командиров и простых солдат, а закончилось все тем, что ливийцы выбрали себе в предводители Спендия и Матоса. После этого никто уже не решался против них выступить, и вся власть над армией сосредоточилась в руках двоих авантюристов, ради достижения собственных целей решивших пожертвовать тысячами жизней своих товарищей по оружию.

Гескон понимал, к чему все идет, но как-то повлиять на события уже не мог. У него была еще возможность спастись, но он поступил иначе и решил исполнить свой долг до конца. Что греки, что римляне всегда были негативно настроены по отношению к карфагенянам, но в этот раз Полибий отдает должное мужеству коменданта Лилибея: «Всюду Гескон видел возбуждение и смуты. Но, будучи озабочен больше всего благом родины и понимая, что, наверное, самому государству карфагенян грозит беда, раз наемные солдаты обращались в диких зверей, он с опасностью для жизни продолжал настойчиво действовать по-прежнему, то призывая к себе начальников, то собирая и увещевая солдат по племенам» (Polyb. I, 70). Если бы не провокационная деятельность Матоса, Спендия и их сторонников, то вполне возможно, что Гескон и в этот раз сумел бы переломить ситуацию. Но италик и ливиец уже полностью контролировали армию, сумев частью устранить, а частью запугать всех не согласных с их планами. Они натравили на Гескона ливийцев, еще не получивших положенных денег, а сами стояли в стороне и наблюдали за развитием событий. Толпа окружила карфагенского военачальника и стала требовать выплаты жалованья. Но Гескон, возмущенный наглым поведением разнузданной солдатни, не испугался, а указал на Матоса и порекомендовал потребовать деньги с этого новоявленного командира. Ливийцы опешили от такого резкого ответа, потому что привыкли к покорности пунийских чиновников и не знали, что делать дальше. Но в это время люди из окружения Спендия и Матоса схватили Гескона, а затем стали растаскивать хранившиеся у карфагенских посланцев деньги. Толпа с воодушевлением последовала их примеру. Казна была разграблена, а Гескона и всех, кто его сопровождал, мятежники заковали в цепи и оставили под стражей. Провокация Матоса и Спендия удалась, теперь армия наемников находилась в состоянии войны с Карфагеном.

Аппиан пишет, что инициаторами мятежа оказались галлы и ливийцы: «У римлян и карфагенян был мир между собой, ливийцы же, которые, будучи подданными карфагенян, воевали вместе с ними в Сицилии, и из кельтов те, которые служили у них за плату, заявляя против карфагенян жалобы за невыплату жалования и неисполнение обещаний, стали воевать с ними весьма упорно» (App. VIII, 5). Но даже если это и так, то две племенные группы очень быстро получили поддержку остальной армии.

Восставшие понимали, что предстоят тяжелые бои и им необходима база, откуда они могли бы получать пополнение, снаряжение и продовольствие. Полибий не пишет о том, кому из предводителей наемников пришла в голову идея привлечь к восстанию племена ливийцев, но скорее всего это был Матос, ливиец по происхождению. Если бы это удалось сделать, то стратегическая ситуация в регионе радикально бы изменилась в пользу мятежников. Во время войны с Римом правительство Карфагена вело очень жесткую политику по отношению к подвластному ливийскому населению, у жителей сельской местности забирали половину урожая, а налоги на горожан увеличили в два раза. Как заметил Полибий, «при этом не было никакой пощады неимущим и никакого снисхождения; правителей отличали и ценили не тех, которые обращались с народом мягко и человеколюбиво, но тех, которые доставляли им наибольшие сборы и запасы, а с туземцами обращались крайне