Ян Гийу - Путь в Иерусалим Страница 77

Арн чувствовал себя очень стесненно, ибо он никогда еще не гостил у чужих людей и не знал, как себя следует вести. В Арнесе он успел заметить, что хозяева недовольны, когда их гость ест и пьет слишком мало, и с тяжелым вздохом он, расседлав и самолично почистив Шималя, решил, что попробует есть и пить до отвала. Его отец не должен стыдиться сына даже за пределами Арнеса. Еще повезло, что они успели проголодаться, — в пути у них не было времени поесть, ведь мокрая от дождя земля не лучшее место для привала.

Итак, Арн решил есть и пить как свинья, как бы ни тяжело ему было вести себя не по-христиански. Он вышел на двор к колодцу, чтобы умыться. Там стояли рабы, и, едва сполоснувшись, Арн заметил, что рабы эти, испуганно фыркая и показывая на него пальцами, убежали. Пусть как хотят, сами-то не приучены к чистоте, подумал он. Даже если он и собрался наесться как свинья, то вовсе не обязательно иметь такой же запах.

Арн прилег отдохнуть в низенькой бревенчатой хижине, которую ему определили, и лежа смотрел в потолок, где в прыгающем пламени огня ему виделись олени и кабаны. Он был рад, что удачно поохотился и добыча его, даже больше, чем кирпичи, заставит отца смотреть на сына добрее. С этой утешительной мыслью и видениями диких зверей он уснул.

Когда слуга осторожно разбудил его, на дворе было темным-темно, и ему показалось, что он проспал много часов. Он испуганно вскочил, опасаясь, что его поведение сочтут неучтивым, будто бы он отказывается от трапезы, и хозяева будут сердиты. Но слуга успокоил его, сказав, что пир только еще начинается и что он пришел как раз позвать гостя. Потребовалось немало времени, чтобы зажарить мясо.

Когда Арн вступил в полутемный зал усадьбы Хусабю, ему показалось, что он очутился в далеком прошлом. В длинной полутемной комнате стояли два ряда резных столбов, и Арн догадался, что крыша из дерна слишком тяжелая, а значит, ей необходимы опоры. Вдоль конька крыши располагались три дымовых отверстия с заслонками, и все равно на его лицо упали дождевые капли, когда он проходил через центр зала мимо длинного очага, в котором пылал огонь. На четырехугольных столбах со всех сторон были красные узоры из колец дракона и сказочных зверей, и так же были украшены почетные сиденья и другие сиденья в конце зала, в углу между длинной и короткой стенами. Жилище показалось Арну языческим, мрачным и холодным.

Он заметил, что Альгот и его дочь Катарина одеты в нарядные одежды, как и еще четверо незнакомых ему людей, которые сидели вокруг почетного места хозяина, и это его смутило, ибо сам он был одет как охотник, в одежду из грубой шерсти и оленьей кожи. Но делать было нечего. Все смотрели на него и словно чего-то ждали. Тогда он приветствовал их миром Божиим, поклонился им, но прежде всего — Катарине. Он увидел, как она улыбнулась ему несколько презрительно, и понял, что сделал что-то не так.

Альгот сын Поля не видел больше причин держать своего важного, но неуклюжего гостя в затруднении. Он спустился с почетного сиденья, взял Арна под руку и повел его к месту справа от себя, на котором обычно сидели знатные гости. Затем он велел принести большой рог, который хранился в Хусабю со времен Улофа Шеткорольа, и торжественно подал его Арну, чтобы начать наконец пир.

Арн поднес рог ко рту, не позволяя себе рассматривать его резьбу. Сперва он, правда, подумал не о его тяжести, а о языческих образах, которыми рог был украшен. Еще он подумал: от него, наверное, ждут, что он выпьет содержимое рога залпом, — и он, глубоко вздохнув, попытался сделать все от него зависящее: он тянул и тянул из рога, пока не поперхнулся, а в это время все не сводили с гостя глаз. Когда же он, задыхаясь, оторвался от рога, оказалось, что там оставалось еще больше трети пива, но тут Альгот быстро схватил рог и выплеснул остатки на пол, а потом повертел рогом перед гостями. Все застучали ладонями по столу в знак того, что гость почтил их дом, выпив пиво до дна. Арн уже понял, что будет вспоминать этот пир без особой радости.

Внесли жаркое и новое пиво в больших кружках для каждого, и оказалось, что жаркое-то приготовлено из оленины, зажаренной на вертеле, и лежалой свинины. Как Арн и ожидал, оленина оказалась сухой и жесткой, ничем не приправленной, кроме соли, которой насыпали весьма щедро. Значит, они зажарили зверя, который утром был еще жив, а такое брат Ругьеро расценил бы как тяжкий грех, наравне с кощунством. Но Арн обещал себе, что будет стараться пребывать в хорошем настроении и ни на что не жаловаться. Он похвалил жаркое, жадно выпил пива и довольно зачмокал, по примеру всех остальных. Однако ему было трудно найти тему для разговора, и Альгот вынужден был прийти ему на помощь, расспрашивая об охоте, ибо каждый мужчина, похваляясь своими охотничьими победами, делался красноречив, как скальд, будь он даже отъявленный молчун.

Арн не знал, что говорить, когда призывают хвалиться, и отвечал кратко, немногословно, гораздо больше нахваливая своих рабов, искусных охотников, чем вызвал недоумение среди сидевших за столом. Поэтому в начале пира разговор тянулся, как улитка по высохшей тропинке. Когда же Альгот спросил Арна, не подстрелил ли он сам кого-нибудь на охоте, — хотя вопрос его был коварный, ибо гость был обязан слегка приврать, но не настолько, чтобы вызвать к себе недоверие, — Арн, тихо, опустив глаза, ответил, что убил шесть оленей и семь кабанов, а потом поспешно прибавил, что рабы его убили почти столько же. За столом воцарилось молчание. Но Арн не понял, что оно означает: на самом деле никто ему не поверил — все считали, что гость, конечно же, вправе слегка присочинить, но нельзя же так откровенно врать.

Один юноша, родство которого с Альготом Арн плохо себе уяснил, спросил насмешливо, промахнулся ли Арн хоть раз, или ему посчастливилось уложить всех с первого выстрела. Арн, не заметив подвоха, совершенно искренне признался, что убил всех зверей с первого раза. Тогда молодой человек издевательски захохотал и попросил позволить ему поднять кубок за столь удивительную меткость. Арн серьезно выпил за его здоровье, но щеки его запылали, едва он увидел издевку в глазах окружающих. Он догадался, что отвечал не умно на вопросы хозяев. Но ведь он говорил чистую правду, как же можно быть умнее, если лжешь? Над этим следовало подумать, и он был почти готов соврать что-нибудь половчее, чтобы погасить насмешки в глазах других.

Альгот сын Поля поспешил к Арну на помощь, заговорив о новых растениях из монастыря, о которых он был наслышан. Может, Арн расскажет о них поподробнее? Но молодой человек, посмеявшийся над Арном, не захотел дать ему сорваться со своего крючка и, многозначительно взглянув на Катарину, громко сказал, что будет худо, если такие вот хвастуны получат себе в жены славных девушек, не заслужив их своей силой и разумными речами. Из этого Арн сделал вывод, что враждебно настроенный юноша влюблен в Катарину, но до этого самому Арну не было никакого дела.