Александр Степанов - Семья Звонаревых Страница 8

Князь, стремившийся «обрусить» высший командный состав армии, пользовался расположением большинства офицеров, как ярый противник немцев. При дворе он считался главою русской партии. Его жена, черногорская принцесса, открыто выражала свою ненависть к «немке», как при дворе называли Александру Федоровну, так и не научившуюся понимать русскую речь и тем более говорить по-русски.

Зато к французам великий князь явно благоволил и даже раболепствовал перед ними, будучи одним из акционеров крупнейшего военного концерна Франции – компании Шнейдера-Крезо. Акции приносили ему хорошие доходы. Французы прекрасно это знали и не стеснялись диктовать нужные им распоряжения, касающиеся русской армии.

Обо всём этом вспомнил Звонарёв, наблюдая, как почтительно склонился перед царём и Пуанкаре великий князь в ожидании их распоряжений.

До слуха Звонарёва то и дело долетали пересуды публики по поводу приезда Пуанкаре и событий последних дней. Рассказывали, что Пуанкаре привёз в подарок Александре Фёдоровне гобелен с портретом Марии-Антуанетты, казнённой во времена французской революции 1793 года. Этот подарок произвёл на суеверную Александру Федоровну тяжёлое впечатление. Она увидела в этом знамение – уготованную ей свыше участь французской королевы.

– Пуанкаре допустил бестактность. У нас только и говорят о покушении на царствующую фамилию. Революция является пугалом для двора, и вдруг такое напоминание о французской революции и казни королевы! В доме повешенного не принято говорить о верёвке, – рассказывал шёпотом Тихменёв Звонарёву.

Кто-то заговорил о возможности внезапного начала войны между Россией и Германией.

– Чепуха! – раздалось протестующе. – Россия и Германия связаны более чем вековой дружбой. Со времён Наполеона мы всегда были рядом. Личный представитель кайзера при Николае граф Шлобитен утверждает, что о войне не может быть и речи.

Шлобитен стоял в свите царя и, как обычно, был весел и остроумен. Он высокомерно и насмешливо поглядывал на французских офицеров, группировавшихся вокруг французского посла Палеолога и военного атташе маркиза де ля Гиш. Французы были сдержаны, немногословны, что истолковывалось любопытными наблюдателями как плохой признак.

Около юных царевен грудились молодые князья и свитские офицеры. Они о чём-то оживлённо разговаривали. Царевны прыскали от смеха и зажимали рты кружевными платочками. Рядом с сёстрами на стульчике сидел бледный и худой наследник. За его спиной стоял широкоплечий казак Деревянко, исполнявший обязанности няньки. Он строго следил, чтобы царевич не вставал со стула. Невдалеке от наследника в кругу генералов оживлённо жестикулировал великий князь Сергей Михайлович – августейший генерал-инспектор артиллерии.

– Главнейший и, к несчастью, несокрушимый враг русской артиллерии, отрекомендовал его Тихменёв Звонарёву. – В артиллерии он ничего не смыслит, и почти все его распоряжения – прямое свидетельство скудоумия и самодурства. Диву даёшься, как наш Кузьмин-Караваев уживается с ним и умеет обезвредить глупые, а то и просто вредные приказы. Беда ещё и в том, что «августейший инспектор» идёт на поводу у французской фирмы Шнейдера-Крезо. Французы хотели навязать нам перевооружение всей лёгкой артиллерии своими пушками, которые куда хуже наших. Хорошо, министр финансов запротестовал: нет денег, и всё! Только благодаря этому перевооружение не состоялось. И всё же эти бестии французы не разрешили нам закупить пушки у Круппа, который предлагал нам тысячу отличнейших гаубиц и тяжёлых орудий с полным боевым комплектом.

– В данном случае можно было бы и не согласиться с французами, заметил Звонарёв.

Тихменёв усмехнулся:

– Попробуйте не согласиться, если они дали взятку августейшему идиоту Сергею Михайловичу и он забраковал крупповские пушки после испытаний.

В ожидании, пока объединённый оркестр всех гвардейских полков перестроится, царь и Пуанкаре тихо беседовали. Невысокого роста, невзрачного вида, царь, в лихо сбитой набекрень фуражке, слушал президента, чуть наклонив голову в его сторону. Кряжистый, начинающий полнеть Пуанкаре, с грубоватым, загоревшим крестьянским лицом и вздыбившейся бородкой, держался с почтительностью гостя, который задался целью во что бы то ни стало расположить к себе сердце гостеприимного хозяина. Оба улыбались, поддакивая друг другу, и, видимо, были довольны беседой.

Наконец оркестр перестроился. На дирижерский пульт поднялся седовласый невысокого роста мужчина – главный дирижёр императорского Мариинского оперного театра. Окинув взглядом своё музыкальное воинство, он церемонно поклонился монарху.

Началась вечерняя перекличка в полках. По иерархической лестнице рапорты поднимались всё выше и выше. Командиры полков рапортовали командиру гвардейского корпуса, тот, в свою очередь, отдал рапорт великому князю, а князь на безукоризненном французском языке доложил о результатах переклички Пуанкаре.

Долгая, довольно скучная процедура. Когда она в конце концов завершилась, раздалась долгожданная команда:

– На молитву, шапки долой!

Солдаты, офицеры и публика обнажили головы. Обычно после этого солдаты пели хором молитвы «Отче наш» и «Спаси, господи, люди твоя», но сегодня, вопреки установленному ритуалу, сводный оркестр заиграл тягучий и нудный хорал «Коль славен господь во Сионе». Все стояли навытяжку, молчаливые, с постными лицами, изредка крестясь. Прошло добрых десять минут, прежде чем оркестр кончил хорал, и все вздохнули свободнее, зашевелились. Затем артист Александринского императорского театра, одетый в солдатскую форму Преображенского полка, по-актёрски выразительно и набожно прочитал молитвы «Отче наш» и «Спаси, господи, люди твоя».

И вот наконец великий князь скомандовал:

– Накройсь! Слушай на караул!

Сводный оркестр заиграл «Марсельезу». Огненная мелодия французского гимна будто встряхнула всех. В ней было что-то от свежего порывистого ветра, грозовое, могучее, зовущее. Звонарёву невольно вспомнилось, как несколько дней назад большая толпа бастующих рабочих дружно и воодушевленно пела «Рабочую марсельезу», а полиция и казаки безуспешно пытались прекратить это поднимающее на борьбу пение. Смолкая в одном месте, песня вдруг, как пламя пожара, подхваченное вихрем, снова взвивалась над толпой в другом, ещё настойчивее и упорнее.

Сейчас, вслушиваясь в звуки чудесного гимна, Сергей Владимирович начал тихонько подпевать оркестру. Тихменёв предостерегающе толкнул его под локоть:

– Не забывайтесь!

Звонарёв умолк.

Когда замерли последние звуки «Марсельезы», зазвучал царский гимн «Боже, царя храни». Это был разительный контраст мелодий. Казалось, после освежающего ветра революционного гимна весь лагерь наполнился затхлым и душным воздухом.