Константин Паустовский - Бригантина, 69–70 Страница 80

Заботясь о наших детях, нам следует приложить усилия для сохранения народного фольклора — сванских песен, плясок, хороводов, игр и праздников, отделив их от религиозных обрядов и богослужений. Я испытываю глубокую признательность к учительнице из Кали Екатерине Хардзиани, собравшей часть старинных сванских песен.

Любят говорить, что у сванов еще живы некоторые родовые пережитки. А что такое род? Это совокупность семей, коллективные обычаи и традиции, коллективная ответственность.

Некоторые черты родовых отношений в наше время, оказывается, прекрасно уживаются с советской моралью. Когда у нас говорят: «человек без роду и племени», это значит, человек без дела, без определенных принципов, никчемный человек. Справедливая пословица, вот только когда начинаешь ее понимать.

Я благодарю вас, всех сванов, за доброту и сердечность, за сванское гостеприимство, за то, что вы все так любите свою родину и свой народ и так бережно относитесь к сохранению народных традиций и памятников своей культуры!

За то, чтоб так было всегда!

За будущее Сванетии!

Жан-Альбер ФОЭКС

Огни под водой

Жан-Альбер Фоэкс — известный во Франции специалист подводных исследований и подводного плавания, участник многих экспедиций в Средиземном и Карибском морях, в Атлантике и Индийском океане. Персидском заливе и Тивериадском озере; автор нескольких книг. Сейчас он издает в Париже журнал «Авантюр сумарин» («Подводные приключения»), Публикуемые отрывки взяты из его последней книги — «История людей под водой».

История человека под водой имеет мало общего с историей человека на море. Погружение и мореплавание надо рассматривать порознь. Герой кругосветного эпоса Улисс, навигаторы глубокой древности — финикийцы, испанцы — открыватели Вест-Индии и обеих Америк, смельчаки, огибавшие мыс Горн, страшились соленой воды. Смертельный вал, грозивший в любой миг ворваться через пробоину в корпусе, неотступно преследовал их. Подводный риф, выдаваемый барашком пены, вселял в них ужас. Морская дорога пугала их.

А погружение в пучину вод, добровольный шаг в чужую стихию, просто не поддавалось воображению.

Голубое и зеленое, зеркально гладкое и сморщенное ветром, ледяное и теплое, спокойное и гибельное — для мореходов древности море было чужим, изменчивым, в лучшем случае равнодушным, в худшем — превращалось в море Мрака; обманчивая поверхность скрывала бездонную преисподнюю, обрекая на муки жажды и медленную смерть.

И первые порты строились больше как цитадели Земли, противостоящие Морю, чем как связующие звенья между водой и сушей.

И потом, мореплавание — коллективный риск, а ныряние почти всегда — одиночная попытка. Чтобы решиться на нее, человеку нужен какой-нибудь мощный толчок, неодолимая тяга или безысходность, на которую обрекают страх, голод и неистовая страсть.

Мечтательные безумцы хотели украсть ключи от садов Амфитриты.[21] Корыстолюбцы и влюбленные мечтают о кораллах и жемчугах, какими усеяны лежащие под волнами острова. Однако изначально человека толкает к границам бесплодных земель щемящий голод.

«…Земля же была безвидна и пуста, и дух божий носился над водой… И сказал бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал бог сушу землею, а собрание вод назвал морями… И сказал бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую. И сотворил бог: рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их» («Бытие»).

Первобытный человек еще нетвердо стоит на двух нижних конечностях, он жует горькие водоросли, смотрит в воду и ловит проворных рыб. Гомеровские герои винят в своих злоключениях не вообще водную стихию, где ветер вырывает леденящие кровь пропасти, нет, они упрекают в них «рыбье море». Приходится мириться с жестокостями моря, поскольку оно источник пищи.

Итак, человек отваживается выйти в море, чтобы добыть себе еду. Он вступает в поединок с водой. Чтобы выжить, человек пускается за горизонт, преодолевая все свои страхи. Вооруженный заостренной палкой, он редко настигает добычу. Стреляя в рыб из лука, он теряет стрелы, ибо вода искажает дистанцию. Тогда он входит в воду и, наконец, в первый раз ныряет.

Он открывает в воде глаза, и ему предстает картина фантастического зыбкого мира, сулящего столько же надежд, сколько опасностей.

Доказательства этих незапамятных попыток мы держим в руках: раковины, найденные в доисторических поселениях, губки, выловленные критскими ныряльщиками, коралловые нити, торговля которыми процветала в Египте уже в первой половине III тысячелетия, жемчуг и перламутр с западного берега Индии, появившиеся на рынках Средиземноморья за 1200 лет до н. э. В библии мы читаем: «…за товары твои они платили карбункулами, тканями пурпуровыми, узорчатыми и виссонами, и кораллами…» («Иезекииль», 27, 16–23).

Могут возразить, конечно, что для того, чтобы ловить рыбу, отдирать с морского дна губки и кораллы, собирать жемчуг, вовсе не обязательно нырять: океан во время отлива оставляет на отмелях часть своих богатств. Верно, поиск даров моря на мелководье предшествует погружению. Люди изготавливают для этого инструменты, крючки и остроги. Сборщики кораллов пользовались деревянным, а затем металлическим крестом, которым разбивали кораллы и ссыпали их в специально подвязанный мешок. Так родилась традиция рыбаков, не умеющих плавать.

Однако человека, кроме голода и нужды, обуревает жажда познания, желание пробиться в таинство морской глуби. Мысль человека мечется, вопрошая, над поверхностью воды.

И наконец, война необычайно рано в Истории заставила людей освоить враждебную стихию. Командующий эскадрой, стратег и историк Фукидид (400 лет до н. э.) описывал действия боевых ныряльщиков в ходе Пелопоннесской войны:

«…Дабы помешать афинянам подвести корабли к берегу, сиракузцы вбили в дно острые столбы. Но сиракузцы напрасно пускали стрелы и метали дротики; афиняне отвечали им с судов, а в это время их ныряльщики пилили под водой сваи. Некоторые столбы, не доходившие до поверхности, были особо опасны, потому что могли разрезать ладью подобно верхушке подводной скалы».

(Эти же ныряльщики, что спиливали сваи, во время боя подбирались под водой к днищу ладьи и протыкали его; таким образом они действовали как прообраз торпеды.)

Однако каковы бы ни были их намерения — воинственные или мирные, — лишь единицы в течение двадцати четырех веков отваживались переступать пенную границу морской поверхности и совершить полет по упругому небосводу.