Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении - Константин Константинович Абаза Страница 9

«Доброму вору все в пору». В былое время самые буйные головы отправлялись к турецким берегам, откуда, если возвращались, то со знатной добычей. Теперь настали другие времена: вход в море был заперт; крымчане сами стали навещать казацкие юрты, а между тем народу с Руси все прибывало да прибывало. Куда кинуться, где добыть зипуны – больше некуда, как на Волгу, куда хаживали еще прапрадеды, где гулял когда-то Ермак Тимофеевич. Дело долго стояло за атаманом, не выискивался человек, способный справляться с буйной ватагой, который умел бы ей угождать и в то же время повелевать, гулять с ней на широкую казацкую ногу и посылать ее на верную смерть. Как на грех, такой человек нашелся: это был известный всему войску, не молодой уже казак, по прозванию Степан Тимофеевич Разин. Коренастого сложения, сильный, ловкий, на словах речистый, он глядел угрюмо, повелительно. В его глазах светилась отвага необычайная, дикая, воля железная. На Дону ему тесно, точно в клетке, скучно, он не знал, куда ему девать свою силу богатырскую. Летом 1667 года вокруг него, точно из-под земли, выросла вольница, с которою он поднялся с места и окопался близ Папшина городка, где Дон ближе всего подходит к Волге. Разин стоял на высоких буграх, кругом – полая вода: ни пройти, ни проехать, ни достать языка; отсюда он высматривал, не покажется ли добыча. Вот показался сверху большой караван, в сопровождении стрельцов; как ястреб, налетел на него атаман со своею дружиной, ладья с государевым хлебом пошла ко дну, начальные люди изрублены, ссыльные, которых везли в Астрахань, раскованы. «Вам всем воля, – говорил атаман, идите себе, куда хотите, силой не стану принуждать, а кто хочет идти со мной – будет вольный казак». Все ссыльные и ярыжки пристали к ватаге. Первая удача прославила атамана; прошла молва, что он заговорен от пули, что по его слову останавливаются суда, от его взгляда каменеют люди. Царицинский воевода приказал было стрелять по воровским стругам, так ни одна пушка не дала выстрела, потому будто, что весь порох выходил западом. На 35 стругах Стенька проплыл мимо Царицына, Черного Яра, вышел морем к устью Яика и, поднявшись вверх, засел в Нижне-Яицком городке. Отсюда, как из воровского гнезда, казаки промышляли в разные стороны – на море, к устьям Волги, между татар и калмыков. Это уже не простой грабеж, а бунт воина против государства.

Весь Дон всколыхнулся, узнавши о том, что Стенька укрепился в Нижне-Яицке. В донских городках казаки собирались «многим собраньем», чтобы избрать свою старшину идти прямо на Волгу и пристать к атаману. Промышлять же над ворами было некому: по городам сидели, правда, воеводы, но с самой ничтожной силой, да и стрельцы неохотно дрались за Государево дело; многие даже тайно снабжали воров зельем (порохом) и свинцом. Вскоре вести о Стеньке затихли: знать, ушел в море.

Угрюмы, неприветливы были в ту пору берега сурового Дагестана. И горе путнику или купцу, который попадал на берег, к тамошним татарам: его ковали в цепи, обращали в неволю. Особенно тяжко приходилось христианам. Теперь казаки мстили за своих братьев, замученных в неволе, и мстили жестоко, сторицей. Сам атаман плыл на легких стругах, без компаса, без кормы, а Алешку Протокина и Каторжного с двумя тысячами послал сухопутьем; за последними увязался еще запорожский куренной атаман Чуб с четырьмя сотнями «братьев». Они набросились, прежде всего, на Дербент; крепость взять-то не смогли, но нижний город разрушили до основания. Все побережье до города Баку запылало в огне; жители, спасая животы, бежали врознь от казацкой сабли – иные забивались в горы, другие скрывались в лесах. Все их добро, что получше да полегче, шло на струги, остальное металось в огонь. В персидском городе Реште казаки узнали, что против них выступила вооруженная сила. Атаман пустился на хитрость. Он сочинил басню, будто пришел в Персию искать милостей у шаха; просить теперь назначить ему землю под поселок. Персияне дались в обман, и пока шла отписка, атаман перебрался с молодцами из Решта в Фарабат, где объявил себя купцом. Пять дней шла у них торговля мирно, на 6-й день атаман, окруженный казаками, как бы невзначай поправил на голове шапку. Это был условный знак: пора, значит, приступать к расправе. И страшно сказать, что сталось с этим городком: в нем уцелели лишь христиане, которых признавали по выклику: «Христос! Христос!». Все остальное население, совсем беззащитное, было перебито или захвачено в плен. Целую зиму казаки, засев на островке, меняли пленных, причем давали за одного своего трех-четырех неверных. По весне Стенька очутился уже на туркменском берегу, где громил туркменские улусы. Наконец, персияне снарядили против него целый флот, вооруженный пушками. Казаки вышли ему навстречу, накинулись своим обычным способом, и только три судна успели уйти с ханом, его же сын и красавица-дочка остались в плену. После этой победы Стенька стал думать, как бы ему без помехи вернуться на Дон.

В середине августа явились в Астрахань к воеводе Львову двое выборных с речами от Стеньки и его войска и говорили, что он бьет челом, чтобы великий Государь помиловал, простил бы ему вины и пропустил на Дон, а взятые пушки войско обещает возвратить и служилых людей отпустить. Воевода велел этих двух казаков привести к вере. Через несколько дней в городе было большое торжество.

В приказной избе сидит сам воевода, князь Семен Иванович Львов, окруженный дьяками. Товарищи Стеньки сложили перед избой знамена, бунчук, сам атаман, приступив к воеводе, бил челом, чтобы шестерым выборным ехать в Москву бить за вины своими головами. Выборные были отправлены, и великий Государь, по своему милосердному рассмотрению, пожаловал: вместо смерти, велел дать им живот и послать казаков в Астрахань, чтобы они вины свои заслуживали. Но унять казаков кроткими мерами становилось делом трудным: изведав широкого раздолья, с богатой на руках добычей, им не охота было выслуживать вины. Когда дело дошло до расчета, Разин стал препираться, он не выдал ни пограбленных товаров, ни пленных, даже удержал 20 пушок. «Эти пушки, – говорил он, – надобны нам в степи для проходу, а как дойдем, то пушечки пришлем тотчас же». Воеводы сдались, да и нельзя было не сдаться, потому что казачество затуманило всем головы, не только у бедноты, но у служивых, у торговых людей. Вся Астрахань приходила в умиление, глядя на казаков в шелку да в бархате, в заломленных шапках, украшенных жемчугом или драгоценными камнями, в