Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы) Страница 14

Капитан шхуны посмотрел на Джока, когда тот дочитал письмо. «Провизии на семнадцать лет, — задумчиво пробормотал он. — А оно было написано где-то лет двадцать девять назад!» Он несколько раз качнул головой и воскликнул: «Бедняги! Как давно это было, Джок, — как давно!»

В августе 1902 года капитан Бейтман со шхуны «Агнес» подобрал в море небольшой бочонок, на котором краской было написано наполовину стершееся слово. Наконец ему удалось его разобрать — «Домосед», название парусного судна, вышедшего из Лондона в ноябре 1873 года и с тех пор не подававшего о себе вестей.

Капитан Бейтман вскрыл бочонок и обнаружил в нем завернутый в клеенку сверток с исписанными листами. Когда их прочитали, то оказалось, что в них говорится о судьбе «Домоседа», затерянного в безлюдных просторах Саргассова моря. Они были написаны неким Артуром Самуэлем Филипсом, пассажиром этого судна; из них капитану Бейтману удалось узнать, что парусник, лишившись мачт, находится в самом сердце ужасного Саргассова моря и что все члены экипажа погибли — одни во время шторма, занесшего их туда, другие — при попытке вызволить судно из плена окружавших их со всех сторон скоплений водорослей.

Выжить удалось только мистеру Филипсу и дочери капитана, которых умирающий капитан сочетал узами брака. У них родилась дочь, и в конце послания автор трогательно упоминал о том, что они опасаются того, что у них когда-нибудь закончится провизия.

Немногое еще можно добавить к этому. Эта история попала почти во все газеты и вызвала широкий отклик. Пошли даже разговоры о спасательной экспедиции, но они ничем не кончились главным образом потому, что никто не знал, где на широких просторах огромного Саргассова моря искать это судно. И мало-помалу вопрос о посылке спасательной экспедиции забылся.

Однако теперь снова появится интерес к судьбе этих трех людей, поскольку капитаном Болтоном из Балтиморы, хозяином небольшого брига, торгующим у побережья Южной Америки, был подобран второй бочонок, точно такой же, как и найденный капитаном Бейтманом. В нем оказалось еще одно послание от мистера Филипса — пятое, отправленное им людям; второе, третье и четвертое письма еще не нашли. «Пятое послание» содержит живой, поразительный рассказ об их жизни в 1879 году и представляет собой уникальный документ человеческого одиночества и тоски. Я изучал и читал его с напряженнейшим и болезненным интересом. Оно написано хоть и нечетким, но разборчивым почерком; и на всем послании лежит отпечаток той же руки и образа мыслей, какие присутствуют и в печальном рассказе о трагической судьбе «Домоседа», о которой я уже писал и с которой многие, несомненно, хорошо знакомы.

В заключительных строках этого небольшого примечания меня так и подмывает спросить, будут ли когда-нибудь, где-нибудь найдены оставшиеся три послания. А может, и не только они. Что еще поведают они о напряженной борьбе человека с судьбой.

Нам остается лишь ждать и гадать. Возможно, мы так больше ничего и не узнаем, ибо это всего лишь одна незначительная трагедия из бесчисленных миллионов, безжалостно утаиваемых морем в своих молчаливых глубинах. Но, может быть, до нас дойдут вести из Неизведанной области — из одинокой тишины страшного Саргассова моря — самого одинокого и недоступного места из всех одиноких и недоступных мест на этой планете.

А засим давайте подождем. У.Х.Х.

«Это уже пятое послание, которое я отправил в мир над омерзительной поверхностью огромного Травяного царства, молясь о том, чтобы оно достигло открытого моря, прежде чем воздушный шар потеряет подъемную силу; впрочем, если даже оно попадет туда, в чем теперь я сомневаюсь, гожусь ли я для этого! Тем не менее я должен писать, иначе сойду с ума, и поэтому пишу, хотя и считаю, что ни одно живое существо за исключением гигантских осьминогов, обитающих в окружающих нас скоплениях водорослей, не увидит того, что я пишу. Свое первое послание я отправил в сочельник 1875 года, и с тех пор каждый год в канун Рождества Христова ветер уносит по небу в сторону открытого моря мое послание. При приближении этого праздника, когда после долгой разлуки встречаются близкие люди, меня переполняли эмоции, и я утрачивал безразличное спокойствие, царившее в моей душе на протяжении этих лет одиночества; тогда я, удалившись от жены и малютки, пытался при помощи чернил, пера и бумаги облегчить душу, терзаемую сдерживаемыми чувствами, грозившими порой вырваться наружу.

Вот уже шесть лет прошло с той поры, как Травяной мир отрезал нас от мира живых, — шесть лет вдали от наших братьев и сестер, от мира людей — шесть лет живьем в могиле! А сколько еще впереди! О боже! Боже мой! Боже мой! Мне даже страшно подумать об этом! Я обязан держать себя в руках.

И потом существует малышка, ей всего четыре с половиной года, и она прекрасно развивается в этих дебрях. Четыре с половиной года, и эта маленькая женщина из человеческих лиц видела лишь наши — только представьте! И не увидит, даже если проживет сорок четыре года… Сорок четыре года! Глупо загадывать так далеко, ибо уже через десять — самое большее одиннадцать — лет у нас не будет будущего. На больший срок нам провизии не хватит… Моя жена не знает, ибо грешно, по-моему, заставлять страдать ее еще больше. Ей только известно, что нам нельзя ни одной унции пищи расходовать зря, что же касается остального, то она воображает, будто большая часть груза съедобна. Возможно, я внушил ей эту мысль. Если что-нибудь случится со мной, продуктов им хватит еще на несколько лет; но моя жена должна считать это несчастным случаем, иначе ей кусок в горло не полезет.

Я часто и долго размышляю на эту тему, однако боюсь оставить их, ибо, кто знает, может быть, самая их жизнь будет больше зависеть от меня, чем от еды, которая когда-то непременно подойдет к концу. Нет, я не должен навлекать на них и себя близкую и известного рода беду для того, чтобы отвратить бедствие, которое, хоть и кажется не менее неотвратимым, постучится к нам все же позднее.

За последние четыре года с нами до недавних пор ничего не случалось, если не считать приключений, выпавших на мою долю, когда я предпринял безумную попытку вырваться из травяного плена на свободу и, слава богу, уцелел вместе с теми, кто был со мной[3]. Однако во второй половине этого года с нами неожиданно приключилось происшествие, отвратительное и немыслимое, — происшествие, подвергнувшее нашу жизнь новой и еще большей угрозе, ибо тогда я узнал, что в траве обитают и другие существа, кроме гигантских осьминогов.