Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов Страница 4

Весна в тот год выдалась дружная. Северная Двина вздулась от вешних вод и несла в Белое море большие голубоватые льдины. Лейтенант любовался неудержимым и мощным напором реки, быстрым ходом льдин; льдины сшибались, раскалывались, кружились и вновь устремлялись вперед.

Но архангельские старожилы глядели на Двину хмуро, опасливо покачивая головой. И не зря.

Ночью лейтенанта разбудил набат. Коцебу поспешно вышел на улицу. В Соломбале (часть города, где расположилось Адмиралтейство, казармы флотских экипажей, офицерские флигели, дома корабельных мастеров и работного люду) все были на ногах.

Сквозь сплошной вой набата, причитания женщин и плач детей Коцебу услышал ревущий шум воды. Северная Двина вышла из берегов и свирепо кинулась на город. Наводнением сорвало с якорей и выбросило на сушу десятки купеческих судов и разбило адмиралтейские лесные склады; вода гнала по уличкам Соломбалы огромные стволы корабельного леса, бочки, обломки рангоута.

После наводнения город выглядел так, будто по нему с боями прошла неприятельская армия. Но, лишь только схлынула вода, люди, не теряя ни часа, начали поправлять разрушенные, размытые гнезда…

На рассвете обитателей флотских казарм поднимал колокол. Заспанные матросы выходили во двор и выстраивались поротно. Растворялись ворота, и они шли на работу в своих грубых парусиновых штанах, фуфайках и тоже парусиновых, или, как тогда говорили, канифасных, епанчах, напоминающих нынешние плащи. На епанчах были погоны с литерами; литеры означали служебную принадлежность: «А» — артиллерист, «Э» — экипажский, «М» — маячный…

В этот же ранний час направлялись к соломбальской верфи строители военных кораблей. Встречая невысокого крепыша с седыми баками на красном, обветренном лице, мастеровые снимали шапки:

— Андрею Михайлычу, нижайшее!

Краснолицый степенно прикладывался к козырьку. То был знаменитый не только в Архангельске, но и в Петербурге кораблестроитель, «мастер доброй пропорции» Андрей Михайлович Курочкин.

Лейтенант Коцебу часто приходил на адмиралтейскую верфь и с интересом наблюдал, как Курочкин по-хозяйски распоряжался работными людьми, как ловко исполняли приказания мастера его помощники — здоровенный Ершов и рябой Загуляев, как спорилось дело, как весело стучали плотницкие топоры.

Но с началом навигации лейтенанта не видели больше ни в Соломбале, ни на верфи. Его легкая быстроходная яхта «Ласточка» отправилась в длительное плавание. Летнее плавание в неглубоких водах Беломорья прошло при переменной погоде. То на палубу «Ласточки» падали жаркие солнечные лучи, то над мачтами ее клубились туманы. Яхта, пользуясь течением, шла сперва вдоль лесистого правого берега Двинской губы, потом, все с тем же правобережным течением, плыла в горле Белого моря и, наконец, врезалась в длинные, крупные валы Баренцева моря. Тогда Коцебу поворотил на юго-запад, и вновь попутное течение помогало «Ласточке».

Плавание на Белом море заканчивалось в октябре. Яхту разоружили. Матросы зимовали в казарме, капитан — в офицерском флигеле.

Стояла ядреная архангельская зима. На уличках Соломбалы скрипели обозы. Заиндевевшие мохнатые лошаденки, мотая головами, везли в адмиралтейство сосну, срубленную на двинских берегах, вологодский мачтовик и тяжелые разлапистые якоря, отлитые на уральских заводах. Мужики, с белыми от мороза бровями и бородами, шагали у саней, прихлопывая рукавицами.

Зимой лейтенант Коцебу большей частью сидел за книгами в жарко натопленном флигеле. У соседей бренчала гитара и чей-то баритон пел излюбленную офицерскую песню:

И хмельные голоса дружно подхватывали, сдвигая стаканы:

Лейтенант зажигал свечу и писал письма.

Он писал в Петербург, на Васильевский остров, где в длинном, фасадом на Неву, здании Морского корпуса служил его первый флотский учитель Иван Федорович Крузенштерн. Лейтенант писал ему о беломорских плаваниях и не уставал благодарить за суровую и трудную школу, пройденную у Ивана Федоровича.

Пятнадцать лет ему было тогда. Крузенштерн, друг и родственник его отца, взял мальчика на борт «Надежды», зачислив Отто волонтером в первое русское плавание кругом света. А для пятнадцатилетнего отрока это было вообще первое плавание. Он сразу, без предварительных кадетских походов в Финском заливе, получил морское крещение в просторах трех океанов.

Крузенштерн еще в Петербурге предупредил юношу, чтоб он не ждал легкой, праздной жизни и что коли решился стать моряком, то должен быть готов к непрестанному и тяжелому труду. На корабле, во все три года путешествия, он не давал своему подопечному бить баклуши. Крузенштерн сделал из него соленого моряка, и Отто был ему благодарен. Он чувствовал к этому человеку затаенную нежность и не колеблясь пошел бы по его зову на любые испытания.

Когда «Надежда» воротилась в Кронштадт, Иван Федорович обнял восемнадцатилетнего молодца и сказал:

— Ну, Отто, спущен корабль на воду — сдан богу на руки. Служи честно.

А месяц спустя волонтер Отто Коцебу был произведен в мичманы, и началась его строевая флотская служба. С той поры прошли годы…

Коцебу писал Крузенштерну в Петербург, на Васильевский остров. Он писал, что доволен и службой, и своей резвой «Ласточкой», и выучкой подчиненных. Все хорошо, но только… только просится душа в большое плавание, хочется попытать силы в новой «кругосветке», побороться с океанским валом, увидеть Великий, или Тихий, где столько еще неизведанного, неизученного. Ох, как хочется!

Он слышал, что купеческая Российско-Американская компания посылает к своим владениям на севере Тихого океана корабль «Суворов». Он просил директоров компании назначить его капитаном, но получил вежливый отказ: молод, дескать… Молод! Да ведь ему уже двадцать три, и он уже несколько лет ходит «первым после бога»…

Коцебу сидел, пригорюнившись. Свеча потрескивала. За стеною — гитарный перебор, звон стаканов.

СТУЧАТ ТОПОРЫ

Крузенштерн получал письма