Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов Страница 5

с берега Белого моря. Он сочувственно улыбался: офицеры так и рвались в кругосветные походы. Ежели бы всех удовлетворить, так каждое лето не меньше десятка кораблей уходили бы из Кронштадта. А нынче, в восемьсот тринадцатом году, снимется с якоря лишь один, тот самый «Суворов», на который метил его молодой друг. Полноте, пусть потерпит. На «Суворов» назначен Михайло Лазарев, достойный капитан, с большим будущим. А для Отто найдется дело; пусть-ка потерпит…

Все лето обдумывал Иван Федорович план большой научной экспедиции и в конце августа представил Румянцеву тщательно переписанный документ, заключенный в переплет и названный: «Начертание путешествия для открытий, сочиненное флота капитаном Крузенштерном».

В «Начертании» говорилось: экспедиция должна попытаться отыскать тихоокеанское начало Северо-западного прохода, то есть, совершив полукругосветное плавание из Кронштадта в Берингов пролив, пробиваться на север вдоль берегов Аляски.

Иван Федорович некрепко верил в удачливость будущих путешественников, но замечал, что экспедиция, даже не решив главной задачи, все равно будет очень и очень полезна для географии и естествознания, ибо она доставит «любопытные известия» и о полярных областях (Берингов пролив, Аляска), и об островах южной части Тихого океана.

Особенно большие надежды возлагал капитан Крузенштерн на Южное море — так зачастую называли в то время Великий, или Тихий океан, в дальних далях которого таились неизведанные острова и архипелаги.

Наконец, автор «Начертания» справедливо подчеркивал, что экспедиция, снаряженная Николаем Петровичем Румянцевым, будет сильно отличатся от прежних морских путешествий, предпринятых европейцами. Экспедиция эта, писал Крузенштерн, не преследует никаких корыстных целей, а диктуется одной лишь любовью к научным исследованиям…

И вот снова сошлись они в зале с высоким лепным потолком, с окнами, выходящими на Неву. Румянцев положил рядом с собой переплетенное «Начертание». Крузенштерн, сидя в кресле с золоченой спинкой, держал в руках аспидную доску и грифель.

Итак, план путешествия составлен, предварительные расходы определены. Кого же избрать исполнителем славного предприятия? И тогда Крузенштерн впервые назвал в доме на Английской набережной имя лейтенанта Коцебу.

Очень способный моряк. Что? Нет, его, к сожалению, нельзя нынче пригласить. Он в Архангельске. В плаваниях уже, слава богу, десять лет. Молод? О, это-то и нужно. У молодых больше рвения, больше энергии. У них горячая кровь. Кроме того, он уже был в кругосветном вояже. Умеет производить астрономические наблюдения и вычисления по ним. Да, важно. Вот англичане все еще не доверяют хронометрам. И совершенно напрасно. Он, Крузенштерн, знает цену этому инструменту и приохотил Коцебу пользоваться хронометрами, равно как и изучать муссоны, прибрежные ветры, течение. А ведь кто не имеет всех перечисленных им сведений, не может надеяться окончить путешествие с желаемым успехом. Что он думает об экипаже? Экипаж следует набрать из военных моряков. Известно, что наши матросы лучшие в свете.

«Я, — быстро писал Крузенштерн, — шесть лет был в английском флоте. И много дивлюсь искусству тамошних моряков. Однако избрал бы для опасного предприятия одних только русских».

Румянцев поднялся и отошел к окну. Нева в лучах заходящего солнца казалась окрашенной кровью. Мелкие волны плескали о гранит набережной. На другой стороне реки виднелись дома Васильевского острова. Седые волосы Румянцева шевелил ветер. Ветер приносил вечернюю свежесть и запах речной воды.

Николай Петрович прошелся по залу. Ну, что же, он добьется перевода Коцебу на Балтийский флот, попросит у морского министра (правда, после отставки он страсть не любит ездить ко двору и к министрам) командировать Ивана Федоровича в Лондон для закупки астрономических приборов у Баррода и Гарди, новейших карт и книг у Арроусмита или Горсбурга. А по пути Иван Федорович заедет в финский город Або и сговорится с корабельным мастером Разумовым о постройке брига. Тот бриг нарекает он «Рюриком»…

С тех пор как лейтенант получил известие о предполагаемой экспедиции, он жил лихорадочным ожиданием. Но даже при тогдашней почтовой связи письма приходили все же скорее, нежели дела делались в петербургских канцеляриях. Наконец, в архангельское адмиралтейство дотащилось распоряжение отрядить флота лейтенанта Отто Евстафьевича Коцебу на Балтику.

Но Белое море уже и впрямь сделалось белым: в бухтах — тяжелые ледяные панцири, в открытом море — дрейфующие льды, куда ни глянь, до горизонта, за горизонтом, вокруг — метель. Можно б, думал Коцебу, перезимовать в Архангельске, а летом… Что — летом? Будет ли еще летом корабельная оказия в Кронштадт? Одному богу то ведомо.

И лейтенант решил добираться сухопутьем.

Путь был не близкий. Лошади бежали, потряхивая гривами и звучно фыркая; звенели бубенцы, под высокой дугой коренника лопотал колоколец, и казалось, что он без устали вторит словам, выгравированным по старинному обыкновению на его медном бочке: «Купи, денег не жалей, со мной ездить веселей… Купи, денег не жалей, со мной ездить веселей…» Заяц-русак выскочит на дорогу, прижмет уши да и задаст стрекача. Ямщик на облучке перекрестится — дурная-де примета — и подстегнет лошадей…

Лейтенанту люба шибкая езда. Он завернулся в овчину, прикрыл глаза, и все те же мысли проходят в его голове: как-то примет Румянцев? Согласится ль послать? Иван Федорович обещал… Да вдруг канцлер откажет, как отказали господа директоры почтенной Российско-Американской компании… «Суворов»-то давно уж в море, идет нынче где-то в Атлантике… Как-то примет Румянцев?.. Согласится ль?..

Коцебу думалось: чем скорее он будет в столице, тем быстрее отправится в экспедицию, хотя знал, что еще год-полтора потребуется на подготовку к ней. И все же казалось, что он может не поспеть к сроку (какому? кто его назначал?) и тогда — баста, упустит случай… Он понукал ямщика.

— У-у, барин, куда-а спешишь? — ворчал ямщик. — Все там будем. — Но лошадей погонял, надеясь на чаевые.

Петербург начался полосатым шлагбаумом:

— Пожалуйте-с подорожную!

Шлагбаум скрипя поднялся. Кибитка въехала в город; Коцебу открылась знакомая прямизна проспектов, каменные ряды домов, решетки, горбатые мостики над замерзшими каналами… Ямщик свернул в Малую Морскую и осадил у трактира «Мыс Доброй Надежды».

Лейтенант скорым шагом вошел в трактир. Глаза его сияли. Он велел подать рябчика и водки.

— За добрую надежду! — сказал он удивленному половому и осушил большую граненую рюмку.