Чарльз Нордхоф - Бунт на «Баунти» Страница 6

— Ну, начинайте! — приказал он с видом человека, у которого стынет обед.

Помощник боцмана расправил плетку, замахнулся, и девять косиц со свистом опустились на искалеченное тело мертвеца. Я отвернулся, почувствовав головокружение и тошноту. Блай стоял у поручней и наблюдал за этой сценой, словно находился на скучном спектакле. Размеренные удары следовали один за другим; каждый разрывал тишину, будто пистолетный выстрел. Я машинально считал, мне казалось, что это длится целую вечность, но наконец наступил финал: двадцать два, двадцать три, двадцать четыре. Послышались слова команды, матросы рассыпались. Пробили восемь склянок. Поднялась суета, и я услышал веселый свист боцманской дудки, созывающей матросов на обед.

Когда мы уселись за стол, мне показалось, что Кортни выбросил случившееся из головы. Он поднял тост за здоровье Блая и попробовал суп.

— Остыл, — с сожалением заметил он. — Тяготы моряцкой жизни, — не так ли Блай?

Мой командир ел суп с аппетитом, издавая при этом звуки, более уместные в матросском кубрике.

— Проклятье! — воскликнул он. — Шесть лет назад мы с вами на нашем корабле жили похуже!

— Держу пари, о Таити вы этого не скажете. Я слышал, вы собираетесь еще раз навестить туземных леди?

— Даже не навестить, а пробыть у них довольно долго. Мы проведем там несколько месяцев, пока загрузимся саженцами хлебного дерева.

— Я слышал в городе разговоры о вашей экспедиции. Дешевая пища для рабов в Вест-Индии, а? Как бы мне хотелось отправиться с вами!

— Бог мой, да и я был бы рад! Ручаюсь, вы там неплохо бы развлеклись!

— А что, туземки в самом деле такие красивые, какими изображал их Кук?

— Красивые, если у вас нет предубеждений против смуглой кожи. Они удивительно чистоплотны и достаточно умны, чтобы привлечь самого требовательного мужчину. Сэр Джозеф утверждает даже, что они — лучшие женщины в мире!

— Довольно, довольно! — мечтательно вздохнул наш хозяин. — Я так и вижу, как вы сидите под пальмой среди гарема, которому позавидовал бы султан.

Все еще чувствуя тошноту, я изо всех сил старался делать вид, что ем, и в разговор не вступал. О наказании первым упомянул Блай.

— Чем этот матрос провинился? — спросил он.

Капитан Кортни поставил стакан с кларетом и рассеянно взглянул на собеседника.

— Ах, этот, которого пороли, — наконец понял он. — Это один из марсовых5 капитана Эллисона с «Непобедимого». Говорят, толковый матрос. Он дезертировал, и вдруг в Портсмуте капитан Эллисон видит, как он выходит из пивной. Парень хотел удрать, Эллисон схватил его за руку. Черт побери! Ведь хорошие марсовые на земле не валяются! А этот наглец подбил Эллисону глаз. Но тут проходившие матросы его схватили. Остальное вы знаете. Странно! Наш корабль был всего лишь пятым — восемь дюжин ударов его доконали.

Блай с интересом слушал Кортни и одобрительно кивал.

— Ударил своего капитана? — заметил он. — Проклятье! Он заслуживает даже большего! Нет законов справедливее, чем те, что действуют на море.

— Неужели в такой жестокости была нужда? — не сдержавшись, воскликнул я. — Почему они просто не повесили беднягу?

— Беднягу? — переспросил капитан Кортни, подняв брови. — Вам еще многое нужно узнать, молодой человек. Годик-другой в море закалят его, — не правда ли, Блай?

— Я позабочусь об этом, — ответил капитан «Баунти». — Нет, мистер Байэм, вы не должны сочувствовать подобным негодяям.

— И запомните, — добавил Кортни тоном дружеского предостережения, — запомните слова мистера Блая: «Нет законов справедливее, чем те, что действуют на море». Они не только справедливы, но и необходимы; дисциплина должна быть и на торговых, и на военных кораблях, а мятежи и бунт следует подавлять.

— Да, — поддержал Блай, — наши морские законы суровы, но их справедливость подтверждалась на протяжении веков. А со временем они стали человечнее, — продолжал он не без сожаления. — Килевание уже везде, кроме Франции, запрещено; капитан уже не имеет права приговаривать матроса к смерти.

Все еще находясь под впечатлением увиденного, я почти не ел, но зато пил больше обычного. Офицеры, как и всякие моряки, разговорились о своих общих друзьях, вспоминали адмирала Паркера и битву у Доггер-банки. Когда мы с Блаем возвратились на «Баунти», уже вечерело. Был отлив, и я увидел вдалеке сидящую на мели шлюпку, а рядом несколько человек, которые рыли в обнажившемся морском дне неглубокую могилу. Они хоронили запоротого насмерть беднягу, хоронили ниже уровня прилива, в молчании, без церковных обрядов.

Глава III. В море

На якорной стоянке в Спитхеде из-за встречных ветров мы простояли почти месяц; лишь 23 декабря нам удалось выйти в Английский канал6.

Месяц, проведенный на маленьком судне в компании сорока человек, мог бы показаться мне нескончаемым, но меня столь занимали мои новые товарищи и обязанности, что дни эти пролетели незаметно. На «Баунти» было шестеро мичманов; лейтенант Блай и штурман поочередно обучали нас тригонометрии, мореходной астрономии и навигации. Я вместе со Стюартом и Янгом штудировал навигацию под руководством Блая и должен заметить, что хотя человек этот кротостью не отличался, моряк и навигатор он был превосходный. Оба моих товарища уже имели за плечами опыт плавания в море: двадцатитрехлетний Джордж Стюарт, уроженец Оркнейских островов, неоднократно ходил в плавания, а Эдвард Янг, крепкий красивый парень, которого портило отсутствие почти всех передних зубов, выглядел как настоящий морской волк. Они уже неплохо разбирались в навигации, и мне стоило больших усилий не выглядеть полным тупицей.

Морской практике меня обучали боцман, мистер Коул, и его помощник Джеймс Моррисон. Коул был моряком старого закала — бронзоволицый, немногословный, с косицей на затылке; он знал все, что касалось службы, и почти ничего больше. Моррисон мало чем походил на него; он происходил из хорошей семьи, начинал службу мичманом, а на «Баунти» попал, потому что заинтересовался предстоящим путешествием. Лет тридцати, стройный, темноволосый, он был первоклассным моряком и навигатором, отличался умом, хладнокровием, никогда не сквернословил и занимал на корабле положение явно ниже своих возможностей. Моррисон не загонял матросов на работу линьком, как это обычно делают помощники боцмана, а пускал его в дело лишь в крайнем случае — когда матрос явно отлынивал или когда Блай приказывал ему «расшевелить» нерадивого.

Пока стояла плохая погода, матросы ворчали и злились, но вечером 22 декабря небо наконец прояснилось, и задул восточный ветер. На следующее утро было еще темно, когда я услышал боцманскую дудку и зычный голос Моррисона: