Марина Белоцерковская - Леди удачи. Все пути… Страница 94

— А я разумею, мы по-иному сделаем. Что, если Степан с Тихоном не Маскарилью[102] с Жодлеем[103] представлять будут, а господ их — Лагранжа и Дикразиня[104]. Там лицедейства немного — авось осилят. А холопов…

— Мы с Ксави сыграем! — блеснула глазами повеселевшая Джоанна. — Как ты смотришь, Ксав?

— По мне, так хоть все мужские роли давайте! — без ложной скромности заявила та. — Вот только кто будет Мадлон и Като?

— Может, я сгожусь? — лукаво улыбнулась царевна. — Как-нето уж представлю для публики.

— Прекрасно! — щелкнула пальцами Джоанна. — Като есть. А Мадлон? Может?.. — она обернулась в угол, где сидела Марта Скавронская.

— Я-а?! — опешила та. — Нет-нет, мне не суметь! — Марта махнула белой гладкой рукой и даже задвинулась подальше в угол.

— Да-а, пожалуй, — критически окинула ее взглядом Джоанна. — Вальяжна больно.

— Как-как? — заинтересовалась Наталья Алексеевна.

— Ну, осаниста, статна, авантажна, презентабельна, внушительна, есть на что поглядеть, — выдала на одном дыхании Джоанна, уже сосредоточенно раздумывая над чем-то другим.

— Ну, ты даешь, подруга! — Ксави с уважением взглянула на нее. — Не человек, а, прямо, словарь великорусского!

— Тебя попереводишь — вообще в Брокгауза и Ефрона[105] превратишься! — вскользь бросила Джоанна, чей острый взгляд уже выхватил из стайки сгрудившихся в дальнем углу дворовых девушек одно живое неглупое личико.

— Ты! — ее палец вонзился в пространство. — Да-да, вот ты! Ну-ка, поди сюда!

Девушка, неуверенно оглянувшись на товарок, вышла на середину комнаты под прицел прищуренных глаз Джоанны.

— Как зовут?

— Фроська! — не слишком пугаясь прокурорского прищура, плутовато улыбнулась та, и на щеках ее появились симпатичные ямочки.

Ксави дважды обошла вокруг Фроськи и вынесла приговор:

— Эти ямочки нам годятся.

— А ну-ка, Фрося, скажи нам: «Я страшно разборчива насчет туалета и люблю, чтобы все, что я ношу, вплоть до чулок, было от лучшей мастерицы».

Девушка, наскоро пересмеявшись в кулак, повторила:

— Я страшно разборчива насчет чулок и всё люблю от лучшей мастерицы. Ой! — она махнула рукой и залилась смехом. — Ой, не то, кажись!

— Что не то — пустяки, а вот как ты это говоришь… — Джоанна энергично взмахнула руками. — Ты же не про веники соседке рассказываешь. Ты же — фифа, кокетка, финтифлюшка эдакая! Ну, как тебе объяснить?..

Ее перебил спокойный мягкий голос царевны:

— Фрося, припомни — Катерина Алексеевна обсказывала Марье Алексеевне[106] про то, как она в ассамблею ходила. Ты ее славно представляла!

Фрося закрылась ладошками, и поглядывая из-под пальцев смеющимися карими глазами, приглушенным голосом протянула:

— Да-а, опять смеяться почнете, как допрежь…

— А как же, конечно! — Ксави подмигнула девушке. — Только учти, у меня все равно смешнее будет!

— Вот уж это вам не ведомо! — тут же забыла о смущении Фроська. — Я как сказывать зачинаю, то уж все смеются, ровно оглашенные.

— Вот как? Ну что ж, мадемуазель Фрося, тогда представь, что я — не я, — Мари задрала подбородок и с вывертом уперла руку в бок, — а маркиз Маскариль.

Ксави неожиданно изогнулась, словно ее позвоночник переломили не меньше, чем в двух местах, ленивым движением длинных пальцев взбила несуществующий парик и кокетливо произнесла:

— А вы знаете, что каждое перышко стоит луидор? Такая уж у меня привычка: набрасываюсь на самое лучшее! — и она оценивающе оглядела Фросю с головы до ног.

Фрося хихикнула, отряхнула сарафан, оглянулась на Наталью Алексеевну. Потом старательно похлопала ресницами, выставила вперед плечико и, манерно растягивая гласные, сказала:

— Я тоже ужасть как разборчива насчет туалета и люблю, чтоб все было от самых что ни на есть хороших мастериц.

Судя по тому, что своды палаты едва не рухнули от хохота, пародия была близка к оригиналу.

Глава 54

Театр начинается с вешалки.

Но всех не перевешаешь!

Проходя по Измайловскому дворцу в сопровождении верной Пелагеи, царева тетка Татьяна Михайловна остановилась и осуждающе покачала головой. Опять из светлицы иноземок слышен шум и смех. Уж неделя как нет покою. Вот опять взрыв хохота. Татьяна Михайловна, не выдержав, в сердцах распахнула двери. Ее колючий взор обежал собравшихся. Романов Никита Иванович, сродственник, вырядился, как шут гороховый — кафтан с кружевами да лентами, чулки бабьи. Девка дворовая в царевнином платье красном, праздничном, чумичка! А немки-то[107], Господи!

— Это что ж за непотребство такое, святые угодники?! — скрипучий голос Татьяны Михайловны заставил веселую компанию обернуться. — Эк, вырядились, срамницы заморские! Да разве девкам в портках мужеских щеголять пристало?!

— Не серчай, тетушка! — донесся из угла мягкий голос, и вперед вышла Наталья Алексеевна. — Не серчай, так для действа комедияльного надобно.

— Ах, матушка, и ты здесь? А я и не приметила. Стара стала, — тон престарелой царевны заметно понизился. — Неужто и ты в этаком виде перед честным людом появиться осмелишься? И куда Петр Алексеевич смотрит?! Срамота!

— Что ж поделать, тетушка, коли мужеского полу у нас только и осталось, что Никита Иванович. Нельзя же ему и старика, и вьюношей представлять.

Но тетка уже не слушала.

— Тьфу, анафема! — она перекрестилась, глянула исподлобья на актеров и, хлопнув дверью, удалилась.

Наталья Алексеевна повернулась к своей импровизированной труппе.

— Ну что ж, — вздохнула она. — Тетушка стара, к веку своему прилипчива. А нам недосуг. Еще повторить надобно, да не раз. Буде на Москве послов Августовых привечать на днях. Вот действо и представим для потехи.

— На днях — это когда? — поинтересовалась Ксави.

— Сегодни на Москву и поеду, — улыбнулась царевна. — Хоромину готовить для охотных смотрельщиков[108], платье, утварь всякую для зрелища. За вами гонца пришлю. Вот и ладно. А теперь… «Маркиз! Умоляю! Не будьте столь безжалостны к сему креслу. Снизойдите к его желанию заключить вас в объятия!..»

Около полудня в горницу иноземок влетели взволнованные сестры Меньшиковы. Фарфоровые их личики горели, пышные бюсты бурно вздымались.

— Ах, ах! — закудахтали они. — Скорее, скорее!

Джоанна и Ксави, привыкшие ко всяким неожиданностям, не раздумывая, выскочили за Меньшиковыми — вдруг беда какая стряслась.