Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова Страница 17

Так дело продолжалось, пока очередь не дошла до последнего. Как нарочно, это был самый крупный хряк, из тех, с кого можно смело лепить скульптуру дикого кабана. Он перерос всех своих собратьев и, несомненно, был заводилой. Когда его наконец загнали в угол, о том, чтобы перевернуть его на спину и привязать к ножкам стола, как остальных, нечего было и думать. А поэтому стол, не долго думая, надели на него сверху. И пока пытались привязать его лапы к ножкам, Циклоп уселся на столешницу верхом.

И тут-то кабан показал, на что он способен. То ли наш ветеринар оказался слишком тяжел и придавил свое необычное седло, то ли сам зверь был слишком крупным, но только стол наделся на кабана так прочно, что обошлись без привязи. Почувствовав на спине дополнительную тяжесть, хряк рванулся, без труда раскидал пытающихся удержать его людей и поскакал прочь. Вместе со столом и сидевшим на нем Циклопом.

Силища у него оказалась под стать его размеру, и он долго метался по свинарнику. Представьте себе картинку: по проходам с бешеным визгом-ревом носится крупный разъяренный кабан, на мощной спине которого прочно застрял стол, а на столе верхом, отчаянно цепляясь за края, подпрыгивает в такт скачкам человек. За кабаном гоняются свинари, ветеринар и студенты, больше мешая друг дружке.

Скачки продолжались, однако только до тех пор, пока злополучный стол не застрял, зацепившись углом. Кабан остановился тоже, и его изловили. Можно себе представить, что ожидало его потом!

Эту историю впоследствии пересказывали на разные лады, так что ничего удивительного, что она дожила до настоящего момента в несколько искаженном виде. Но долго после этого, когда судьба сталкивала нас в лабиринтах институтской жизни с Циклопом и он чересчур придирался к нам, мы представляли, как он катался на хряке, — и досада проходила.

2

В разное время перипетии студенческой путаной жизни то и дело бросали нас по одиночке или всем курсом в разные края, так сказать, «нашей необъятной родины». И хотя редко случалось выезжать за пределы Рязанщины, но ведь знание, ощущение своей малой родины не менее важно, чем любовь и привязанность ко всей России. Порой беды и тревоги целой страны, как в линзе увеличительного стекла, отражаются в маленькой деревушке. А за крошечным эпизодом жизни какой-нибудь одинокой старушки встает судьба целого поколения.

Аладьино — деревня неподалеку от райцентра Чучково. Глухое захолустье, хотя до железной дороги рукой подать, у каждого в доме телевизор, имеются кое-где телефоны. Места здесь много — ровная, как скатерть, долина. Наше студенческое общежитие стояло посреди чистого поля, как в сказке — «в чистом поле теремок, теремок, он не низок, не высок, не высок». Деревня тоже растянулась вдоль трех дорог, что пересекались и причудливо сплетались в центре, у старой, полуразвалившейся церкви. Когда-то, лет десять назад, здесь была МТС, но время прошло, совхоз, подчиняясь новым веяниям, начал переходить на аренду, появились фермерские хозяйства, и даже не одно. МТС забросили. Так что теперь церковь напоминала пресловутый фашистский Рейхстаг после бомбежки, а вокруг было навалено столько строительного мусора и запчастей, что, даже если очень захочешь, близко не подойдешь. В таких развалинах писатели очень любят селить привидений или оставлять зарытые клады, чтобы потом герои добрую половину сюжета потратили на лазанье по подземельям.

Хотя в Аладьино были огромные яблоневые, грушевые, облепиховые и рябиновые сады, где не работа, а сплошное удовольствие и настоящая сладкая жизнь, нам здесь не нравилось. Во всем чувствовалась какая-то затхлость, словно внешние покой и легкий налет цивилизации прикрывают опустошение и обнищание, как с виду чистый бинт — незаживающую рану. Развалины церкви виднелись издалека, с любой точки, и вставали мрачной тенью над всей деревней. Люди жили под ее покровом и уже привыкли обходиться без нормального света. Ни один писатель-фантаст не смог бы создать этого мира, так творит лишь сама жизнь.

Вот мамаша, толкая перед собой коляску, попутно материт старшего отпрыска, не стесняясь в выражениях… Вот участковый милиционер равнодушно и лениво слушает избитую хулиганом девчонку и разводит руками: а что, мол, я могу сделать? Его же в психушку надо, да везти далеко… Вот жених и невеста — двоюродные брат и сестра, она уже беременна, и их первое близкое знакомство произошло по пьяной лавочке… Да и сама свадьба сильно смахивает на групповую пьянку… А вечерами в окна стучат мужики самого бандитского вида — не то бомжи, не то не перебесившиеся еще хулиганы…

Неудивительно, что мы перед отъездом хором скандировали: «Да здравствует Рязань — город-герой!», радуясь возвращению, а до этого использовали каждый свободный денек, чтобы рвануть по домам, отдохнуть. Но пока не настал этот день, ожидаемый нами чуть ли не с первого часа, мы жили, стараясь, сколько возможно, приспособиться к местным условиям.

И так уж вышло, что приоткрыть завесу тайны над этим миром выпало мне.

Ежедневно нас провозили в сады мимо той самой церкви, и я не могла не обратить внимания на странные плиты, что валялись около нее, сваленные в кучу. Прямоугольные, иные обтесанные по краям, они производили впечатление мраморных или гранитных. Это было необычно, и однажды в светлое время суток (вечерами ходить было небезопасно) я отправилась на разведку.

Эти странные глыбы оказались… могильными плитами. Как удалось узнать, раньше возле церкви существовало кладбище. Большая его часть располагалась как раз там, где находился перекресток трех дорог. Когда уже в наше время мостили тракт, кладбище просто сровняли с землей. Часть плит уложили в основание дороги, когда делали насыпь, а лишние, так сказать, оттащили в сторонку и свалили в кучу, чтоб не мешали. И пролегла дорога по костям — не убитых в сталинскую эпоху, не расстрелянных в революцию, а умерших в прошлом веке предков нынешних аладьинцев. Младенцев, стариков…

Время не пощадило надписей на плитах, оказавшись не милосерднее людей. Более-менее сохранились всего две:

«Младенец Афанасий почил 28 июля 1899 года».

«Статский советник Флавий Иванович Данилов почил… января 1893… и супруга его Евдокия Ивановна Данилова почила… 1892 года».

Храни, Господи, люди твоя!

И сразу стало все ясно, до обыденности понятно и жутко открыто. Мир, построенный на костях, на презрении к мертвым, на непочтительности к своим корням, своим предкам, к родовым могилам, не может быть