Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были Страница 24

Я не успел съесть с Федей пуд соли, но узнал от него, что значит уметь дружно жить с природой. Федя не был единственным в этом роде среди своих соплеменников. Потому, может быть, и написал о нем. Но если восхищаться опытом, знаниями, таежной мудростью, пониманием всего первозданного естества, то говорить и писать можно о многих лесных умельцах, пока они еще охотятся и рыбачат, еще философствуют о смысле и существе немудреной и неприхотливой, вполне счастливой жизни под пологом леса и на прорезающих его реках.

КОРЕНЬ ЖИЗНИ

Сивобородый старик Андрей Лукич, согнувшись под тяжестью котомки, уже вторую неделю с утра до вечера бродил по лесистым распадкам и невысоким пологим склонам Сихотэ-Алиня в стремлении найти наконец таежную плантацию женьшеня, которую оставил ему после себя в глубокой уссурийской тайге Юла. Она была где-то здесь, в радиусе восьми — десяти километров. Но где именно?

Пять лет назад Лукичу казалось, что он, опытный корневщик, найдет плантацию быстро. Ведь доподлинно известно: на восходе солнца Юла уходил со своей заимки, затерянной в дебрях, уносил куда-то найденных — диких да выращенных в рассаднике у избы — «женьшенят», а к вечеру следующего дня возвращался с двумя-тремя старыми желтыми корнями. Уходил он неизменно на восток, а одолеть за один день мог от силы километров пятнадцать.

В далеко не первый раз раздосадованно подумав: «Сколько же ее можно искать?», Лукич остановился под наклоненным трухлявым кедром, взял с него широкие пласты толстой сухой коры, сбросил котомку и с облегчением уселся. Прислонился к могучему комлю дерева, вытянув гудящие ноги… «Допустим, — рассуждал он, — плантация находится где-то на площади в сотню квадратных километров. В день я прохожу с поиском не менее десяти километров, при этом осматриваю полосу шириной метров семьдесят. — Лукич долго «шевелил» умом, напрягаясь в счете. — Значит, в день обследую семь десятых квадрата, за месяц — двадцать. Пять лет помножим на двадцать — сто. Давно бы наткнуться должон. Как заколдованная…»

Дремота навалилась на Лукича. Из небытия возник маленький лысый шустрый Юла, вечно чем-нибудь занятый, беспокойный и улыбчивый. Старик был одинок, только одиночество его не тяготило. Ему для работы, казалось, года не хватало. Зимой промышлял пушнину и зверя, весной и летом хлопотал на пасеке и в огороде, потом охотился на пантачей, искал женьшень. Хорошие корни продавал, маленькие корешки и семена высаживал на потаенной плантации. Деньги копил. Вроде была у него где-то вдовая дочь с детьми.

С Андреем Лукичом, тогда еще молодым и удачливым, Юла встречался зимой на охоте, а летом на корневке. Относился к нему приветливо — и только. Но один случай разогрел эту приветливость в отцовскую заботу и любовь. Было это так.

Как-то по первым ноябрьским снегам Андрей пришел поохотиться на заимку Юлы еще засветло. Хозяин, судя по всему, утром ушел на свой участок, уставленный капканами и кулемками на пушного зверя, и обязательно должен был вернуться к вечеру. Андрей разворошил в печке красневшие под золой угольки, подбросил щепок, вскипятил чай.

Погода стояла тихая, солнечная, теплая. Свежий, чистый снег веселил, располагал к благодушию, и Андрей, закинув за плечо ружье, надумал походить. Просто так. Любовался заснеженными вершинами и горбатыми спинами сопок, вплетениями кухты[6] в густую зелень хвои, искрящимися свежестью следами зверей. Думал о предстоящей охоте.

А когда вернулся в избушку, напилил и наколол дров, принес воды. К тому времени истлела заря, сгустились тени, угомонились синицы и поползни, на потемневшее небо выкатилась луна, а Юла все не приходил.

Андрей знал, что дед не признает ночевок у костра, всегда еще при солнце возвращается домой. И на душе у него стало неспокойно: в тайге всякое бывает.

…Нашел он еле живого Юлу километрах в пяти от заимки, у костра. Старик еще днем, оплошав на крутом спуске в распадок, подвернул ногу и сильно растянул связки. Нога опухла, посинела. Бывалый таежник смастерил подобие костылей, но сил дойти до заимки не хватило… И не хватило бы их для того, чтобы одолеть зимнюю ночь у костра.

Километра три нес Андрей Юлу на плечах. Выйдя на хорошо проторенную тропу, разложил костер, сбегал за нартами и вывез старика.

Потом была медовуха, много редкостных таежных угощений, слезы благодарности. А утром стихший от боли и усталости старик сказал спокойно и четко:

— Теперя ты, Андрюха, сын мне. Плантацию тебе завещаю…

Андрей знал, что слово свое Юла держит крепко, но особого значения услышанному не придал.

Перед войной он обещал Андрею показать плантацию, да все как-то не получалось. И не успел. Андрей воевал на разных фронтах от Черного моря до Балтики. Изрешеченный пулями и осколками, до сорок шестого года провалялся в госпиталях и вернулся домой.

После демобилизации долго болели старые раны Андрея. Женился, накрепко осел в городе, пошли дети. В тайгу наведывался от силы раз в год.

Однажды Андрей Лукич приехал к Юле отдохнуть и подлечиться на пасеке — в то время много говорили о маточном молочке. За долгие годы старик почти не изменился, разве что глуховатым стал и видел хуже. Юла встретил давнего друга действительно как сына и радостно суетился вокруг него.

Вечерами вспоминали былое, говорили о разном. И о плантации тоже. Решили сходить туда на три-четыре дня, как только иссякнет нектаром липа. Но сработал, как говорил старик, «закон подлости» — зарядили затяжные дожди и спутали все планы.

Через полгода Юлы не стало. Рассказывали, что пришли охотники на заимку, а его нет. У печки лежали припасенные дрова, на столе — окаменевшие лепешки, котелок с замерзшей кашей, непочатый жбан с медовухой. В кладовке — пушнина, ружье. Долго искали старика в тайге, да так и вернулись в село ни с чем. Беда всегда подстерегает одиночку в дебрях, и часто роковая развязка совершается быстро, беспощадно, таинственно.

У Андрея Лукича выросли две дочки. Силы же и здоровье незаметно таяли. Тихо умерла жена Анна. Пришло время — и он стал зваться Лукичом, потом еще проще — дедом. Совсем неожиданно оказался пенсионером. Когда вместе со старостью появилось свободное время, былого таежника потянуло в синие сопки и могучие кедрачи, среди которых прошла его молодость.

Но не только тоска по родному краю гнала старика в тайгу. У дочерей, Марины и Наташи, жизнь не удалась. Обе они в замужестве не нашли счастья, обеим мужья оставили по ребенку и ничего больше. Горестные думы все чаще одолевали Андрея Лукича. Ему было жаль дочерей, внуков, но как он мог им помочь? И чем больше размышлял старик об этом, тем чаще вспоминал плантацию, а оказавшись на пенсии, стал искать ее. Искать отцово на правах сына.