Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были Страница 25

У Андрея Лукича выросли две дочки. Силы же и здоровье незаметно таяли. Тихо умерла жена Анна. Пришло время — и он стал зваться Лукичом, потом еще проще — дедом. Совсем неожиданно оказался пенсионером. Когда вместе со старостью появилось свободное время, былого таежника потянуло в синие сопки и могучие кедрачи, среди которых прошла его молодость.

Но не только тоска по родному краю гнала старика в тайгу. У дочерей, Марины и Наташи, жизнь не удалась. Обе они в замужестве не нашли счастья, обеим мужья оставили по ребенку и ничего больше. Горестные думы все чаще одолевали Андрея Лукича. Ему было жаль дочерей, внуков, но как он мог им помочь? И чем больше размышлял старик об этом, тем чаще вспоминал плантацию, а оказавшись на пенсии, стал искать ее. Искать отцово на правах сына.

От заимки Юлы осталось одно название. Гектар березняка, яма от завалившегося погреба, большой чугунный, рассеченный трещиной котел, мотки рыжей проволоки да густые заросли бурьяна и конопли там, где когда-то стояли изба и омшаник… Как будто и не было непоседливого Юлы и его хорошо поставленного таежного хозяйства. Вся быль поросла березами да высокой травой…

Сбросив дремоту, Лукич вскипятил чай со стеблями лимонника, похрумкал сухарями и снова зашагал под пологом дремучей, девственной уссурийской тайги. Шел, привычно раздвигая длинной сухой палкой пышные кружева узорчатолистного папоротника, отводя рукой ветви кустарников, обходя и перешагивая валежины. То в сопку, то вниз, то вдоль склона.

Поиски плантации не были единственной целью Андрея Лукича — попутно он искал и «свой» женьшень. До боли в глазах высматривал заветную розетку глянцево-зеленых пятипалых листьев с зонтиком ярко-красных ягод на длинной тонкой стрелке, из-под которой уходил в землю слиток огромной целебной силы. Но уж очень редко попадалось такое сокровище. За десять дней Лукич нашел всего четыре корня, да и то средненьких размеров. Юла перенес бы их на свою плантацию, чтобы поросли они еще с десяток лет.

Под вечер небо заволокли тучи. Попрятались белки и бурундуки, притихли птицы, остервенели комары и мошки. В загустевшем влагой воздухе стал слышен далекий и высокий шум мечущейся в скалах меж сопок реки. Недовольно заревел, учуяв человека, медведь, эхо отскочило от крутого склона горы напротив и покатилось вниз по распадку, в сторону далекой Уссури.

«Как бы дождь не затянулся надолго. А ревет медведица: с медвежатами она», — подумал Лукич и стал высматривать место для табора. Деловито и спокойно, не обращая внимания на медвежье соседство. Много их, да и всякого другого зверья тоже, довелось ему повидать на своем веку.

Спустился к ключу, немного прошел вдоль него вниз по течению. На высокой терраске под сомкнувшимися густыми кронами кедров расчистил небольшую площадку. «Там костер будет, смолье вон, сушины рядом, до воды рукой подать. Хариус должон быть, ленок. Отдохну», — прикидывал Лукич.

Высмотрев ватагу кедров-подростков, уже теснивших друг друга, надрал с трех из них, явно не выдерживающих борьбу за солнце, большие лоскуты коры вместе с влажным лубом, распялил их на земле, а сверху поставил ситцевый полог от гнуса. Пошарил руками в котомке, достал сверток полиэтиленовой пленки и натянул ее тентом.

Все эти приготовления к ночи и непогоде Андрей Лукич делал спокойно, неторопливо-привычно. Как бы между прочим. С собою было все самое нужное. В котомке этого таежника лежали и старое байковое одеяло, и пара алюминиевых котелков один в другом, как матрешки, и неприкосновенный запас шоколада, и «аварийные» спички в металлическом пенальчике из-под валидола. Моток лески, пузырек марганцовки, нитроглицерин… Лишь ружья не хватало. Слов нет, нужно оно в тайге, да больно тяжело носить его стало на старости лет.

Еще раз глянув, все ли готово к ночи и к дождю, приметив кедровые выворотни со смолистыми корнями, Андрей Лукич высмотрел длинный хлыст орешника, ссек его коротким взмахом ножа, очистил, привязал к готовому удилищу леску с крючками и поплавком. Накопал червей и неторопливо пошел вдоль потока с удочкой и котелком.

Этот рыбак не просто знал, где должна быть рыба, он вроде бы видел ее. Не более двух десятков забросов в омуточки возле перекатов, каких-нибудь полчаса всех рыбачьих дел, а из котелка уже торчали серебристые хвосты хариусов и темно-шоколадные, в пятнах — ленков. Больше и не надо было. Почистил, помыл.

Ополаскивая лезвие ножа, Андрей Лукич увидел на берегу меж серых камней позеленевшую медную гильзу: «От берданки, — мелькнула мысль. Поднял, повертел. — Юла обронил. Его. У других в этих местах бердан не было».

Старик уже хотел было бросить гильзу, но чертиком выпрыгнул вопрос: «А почему именно здесь оказалась гильза? Зачем тут Юла был? Может, на это место он часто заглядывал? Завтра надо разведать окрестности, посмотреть получше», — решил Лукич.

Уже в темноте позднего вечера заморосил дождик. Меленький, ровный, нудный. Лукич и не заметил бы его, если бы не пошел за сушняком для костра. Взглянул на небо, а там одна слезящаяся чернота. Только силуэты древесных крон слабо высвечивало неровное пламя костра.

Густые вековые кедры долго принимали в свою хвою морось, а в полночь с их ветвей под легкими вздохами ветерка посыпались крупные, как слезы обиженного ребенка, капли. Они шлепались о полиэтилен то далекими одиночными выстрелами, то горохом, после чего деревья на несколько минут замирали, снова собирая и копя морось в ожидании нового вздоха ветерка.

Лукич сквозь сон слушал эту капель, думал о гильзе, вспоминал Юлу, и одна мысль не давала ему покоя: может, плантация где-нибудь совсем рядом?..

…В красивом и чистом, как парк, старом кедровом лесу, снилось Лукичу, на ровной площадке, бархатисто заросшей мелким папоротником, осочками, ландышем и другой веселой зеленью, ровными рядами выстроились стрелки с зонтиками ярко-красных ягод. Сразу видно, что человек сажал их. Давно, потому что много старых женьшеней, а между ними еще больше молодых…

«Созрелые надо выкапывать, а их вон сколько, — решает Андрей Лукич. — Если в каждом даже по сорок — пятьдесят граммов, и то потянут шесть-семь килограммов. Сколько больных излечу, дряхлых омоложу, и дочкам кое-что достанется…»

Старик повернулся на другой бок, послушал шлепки капель по пленке над пологом, высокий и ровный гул комаров, подумал, какое это прекрасное для таежника изобретение — полог и пленка, и снова сомкнул веки. Засыпая, он соображал, что утром доест рыбу, попьет чаю и пойдет обследовать окрестности. Без котомки. Ночевать будет здесь, у ручья.

Утро выдалось хмурое и сырое. Морось временами затихала, вселяя надежду на прояснение, но возвращалась снова и снова, и не предвиделось ей, казалось, конца.