Дорин Тови - Новые кошки в доме Страница 3

Ну, она забилась в складки одеяльца, прячась от двух незнакомок, которые пришли ее похитить, как она была уверена, а цвета на пленке выходят по-разному — но, как бы то ни было, на снимке запечатлелось что-то вроде бледно-розовых барханов, а над гребнем одного из них, если приглядеться, маячили две еле различимые белесые пирамиды.

— Ушки Шантун, — сказала я, обводя их пальцем. Нита потом призналась, что тут же подумала: ей этого котеночка не вырастить, но, конечно, вслух ничего подобного она не сказала.

А миссис Бинни выложила мне свое мнение утром в среду, и мой сосед старик Адамс, как раз проходивший по дороге, услышав ее слова, крикнул, чтобы я на нее внимания не обращала — от нее сам архангел Гавриил скиснет, стань он ее слушать, в ответ на что миссис Бинни назвала его полоумным старым дурнем и оскорбленно удалилась вверх по дороге. Среду я провела в размышлениях о том, что миссис Бинни, скорее всего, права, то есть в отношении Шантун. А вечером в среду кое-что произошло.

Я сидела в кресле и шила. Сесс свернулся в кресле напротив, укрыв нос черным тонким хвостом. Между нами на кушетке стояла кошачья корзина, из которой через некоторое время тихонько выскользнула белая фигурка майской королевы. Она остановилась, разглядывая мирно почивающего Сесса. Большая Кошка несомненно спала. Осторожно переставляя лапки, она прокралась по кушетке до кресла и распласталась там, напряженно изучая Сесса. Тут он звучно всхрапнул, вздрогнул, проснулся, увидел ее буквально у своего носа, взвился чуть ли не до потолка, после чего укрылся под книжным шкафом, а майская королева удрала в свою корзину.

На следующий день, видимо почерпнув утешение из того факта, что он еще ее не сожрал, она забралась на уютоложе, пока он гулял в саду, и осталась там, когда я вернулась с ним в дом. Он не попытался ее запугать, а уселся в соседнее кресло со страдальческим видом. К вечеру в четверг они, разгуливая по гостиной, уже проходили мимо друг друга — совершенно очевидно, не без задней мысли и столь же очевидно делая вид, будто вокруг нет никого из кошачьего племени. А в пятницу я мыла посуду в кухне и поглядывала в открытую дверь, чтобы броситься спасать Шантун в случае необходимости, так как они все еще чурались друг друга. И чуть было не выронила тарелку от изумления, когда нечто большое и черное промчалось мимо, а за ним следовало нечто маленькое и белое со скоростью лилипутского экспресса.

Я не успела сделать и шага, как они промчались обратно — на этот раз Шантун впереди, прижав уши для большей обтекаемости, а Сесс вне себя от азарта погони. Я осторожно выглянула из-за косяка. Шантун остановилась, села посреди пола, подняв лапку и с высоты своей шестидюймовости обещая подползающему на животе Сессу Задать Ему, Если он сделает Хотя бы Еще Шаг. А Сесс, помня только, что наконец-то у него снова есть девочка, с кем играть, выглядел куда счастливее, чем все последние недели.

Однако на пути к полному сердечному согласию оказалась маленькая зацепка. Позже вечером, устроившись на своем любимом кресле и зажав Шантун между передними лапами, он усердно мыл ее в знак того, что она — член семьи, Сесс нечаянно забрался языком к ней в ухо. Пробыв почти неделю в коттедже, она несомненно обрела его запах и больше его не шокировала, но под защитой этих пирамид внутренность ее ушей все еще хранила мерзкое напоминание о других кошках и иных местах. Он убрал язык, оттянул губы в знакомом кошачьем оскале, знаменующем, что запахло чем-то немыслимо отвратительным, и снова разразился очередным «тш-ш-а!». И это могло бы вернуть все на стартовую линию, однако Шантун и внимания не обратила, то ли решив, что он слегка свихнут и время от времени любит пошипеть, то ли считая, что обругал он меня. Когда она словно бы не заметила его превращения в Чудовище, он оценил ситуацию, собрал всю силу воли, зажмурил глаза и вылизывал оба ее уха, пока они не обрели надлежащий запах. Рано Или Поздно Сделать Это Было Необходимо, сказал он. После чего они свернулись в клубок частично белый, а частично силпойнтской окраски и заснули. Жизнь в коттедже словно бы вернулась в нормальную колею.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Однако не совсем. За Сессом, с тех пор как он себя помнил, всегда ухаживали — сначала его мать, потом Шебалу, и он явно считал, что сиамы женского пола только для этого и созданы, так что ему не терпелось восстановить такое положение вещей как можно скорее. Поэтому, привыкнув раскидываться на уютоложе с Шебалу вместо подушки, он, как я вскоре обнаружила, постарался приспособить в подушки Шантун. Она была такой маленькой, что он выглядел смехотворно — этакая большая бурая клякса на фоне уютоложа, а из-под него торчит только ее головка. Снова и снова я бросалась выручать ее — и слышала, как она мурлычет, точно шарманка, явно наслаждаясь тем, что принимала за излияние нежности. И мне оставалось только выразить надежду, что в один прекрасный день он ее не расплющит в лепешку.

И мыть ее он перестал довольно быстро. Не прошло еще и нескольких дней, как вылизывать его принялась она, а он принимал это как должное. Гигантская задача! В ожидании он усаживался очень прямо, и впечатление создавалось такое, будто она взялась почистить башню почтамта. Такая же нежная на вид, как тонкий восточный шелк, в честь которого она получила свое имя, Шантун на задних лапках дотягивалась до его ушей, словно они были венцом ее честолюбивых устремлений. Да так, возможно, оно и было. Большая Кошка была в полном ее распоряжении. Она — важная особа, и жизнь — один восторг, повторяла она мне.

Куда девалась робкая пушинка, с которой я познакомилась в Девоншире? Казалось, тамошние кошки совсем ее подавляли, и теперь она наверстывала упущенное. Она постоянно на что-то карабкалась, срывалась, ела то, чего не следовало, и оповещала об этом вселенную таким громким голосишком, какого мне не доводилось слышать ни у одного котенка. И даже разговаривала во сне. Одним из самых моих ярких воспоминаний о ее нежном детстве остается картина: они оба свернулись на уютоложе у огня, Шантун что-то сонно бормочет, не открывая глаз, а Сесс досадливо косится на нее, приоткрыв один глаз. Шебалу никогда себе ничего подобного не позволяла, было написано на его морде.

Именно тогда она обзавелась причудой, которую сохраняет и по сей день. Она не терпит, чтобы я печатала на машинке. Стоит мне достать машинку и поставить ее на столик у камина, как она, еще до того как я прикоснусь к клавишам, начинает, не открывая глаз, протестовать отрывистой морзянкой против того, что я Позволяю Себе Такое, когда в комнате находится она. Я же знаю, какой у нее Чувствительный Слух! Теперь я к этому привыкла. Я не обращаю внимания, и мало-помалу этот стрекот, в отличие от стрекота машинки, постепенно затихает. Но когда она начала протестовать еще крохотулькой, это действовало очень угнетающе. И ведь никто из череды наших сиамов никогда такой идиосинкразией не страдал.