Паулина Киднер - Мой тайный мир Страница 56

Толкаю дверь и включаю электричество. В мерцании ламп дневного света вижу, как серые фигурки рысью устремляются под кресло. «Чувствуют, что нашкодили», — подумала я. Но нот лампы разгорелись и… глазам предстало зрелище, которого я не забуду никогда. Нашкодили… Это не то слово! У них тут был пир на весь мир! Кто-то из них исхитрился открыть буфет, где лежат бисквиты и печенье; пакеты были раскиданы по всему полу. Марципановый пирог им, видно, не понравился — он не был съеден, а только раскрошен. Крошки валялись ho всему ковру и на чехлах кресел.

Ну хорошо, положим, буфет просто открывается, но как они умудрились залезть в холодильник?! Не сумели добраться только до верхней полки. Два пакета рубца, которые мы имели неосторожность вынуть из морозильной камеры, равно как и бекон, сыр, сало, масло, паштет были частично слопаны, частично просто разбросаны по полу кухни. Наконец, кто-то из них овладел «последним редутом» — принялся жевать провод сигнализации. Выскользнув из разоренной кухни и закрыв дверь, я стала к ней спиной, моля Бога только об одном: хоть бы Дерек подольше поспал…

Убедившись, что он все еще дрыхнет, я медленно вытряхнула чехлы, подобрала обертки, пытаясь навести хоть какой-то порядок в этом хаосе. Как же отреагировала на это «шестерка отважных»? Она восприняла это как приглашение к продолжению забавы! Что ж, отчего бы не откликнуться? А главное, какие у этой тети аппетитные розовые пальчики, совсем голые. В этот момент я почувствовала, что с наслаждением передушила бы их всех! К счастью, они быстро устали, а я получил возможность вымыть пол. Я решила «танцевать» от двери, и пока я дошагала туда, на мои ступни налипла каша из бисквита, масла, крема и прочих вкусных вещей, которые, однако же, выглядели отнюдь не аппетитно… Первым делом я на цыпочках дошагала до ванной комнаты и тщательно соскоб лила эту вновь изобретенную «мазь для ног». Потом вымыла кухню, затем вымылась сама — и вернулась чистенькой в постель. С момента, когда я выскользнула из нее, до момента, когда я скользнула обратно, тело, делившее ее со мною, не повернулось ни на миллиметр.

Зато следующий день оказался более чем спокойным. Ни один из барсучат не выказал чувства голода — наоборот, у них, по всем приметам, явно разболелись животы. А мне их было ничуть не жаль. Ближайшие несколько ночей мы баррикадировали буфет и холодильник досками.

…Но самая главная проблема заключалась в следующем: существовала опасность, что мы не найдем места, чтобы выпустить всех. В прошлые два года мы в таких случаях держали детенышей в рукотворном гнезде, где Блюбелл была им за приемную мать; решили так же поступить и в этом сезоне. Даже если у Блюбелл будут свои детеныши — не важно, места хватит всем! Ну, а вырастут — и разбегутся сами.

Вздохнув с облегчением, что детеныши наконец-то навсегда покинут кухню, мы отгородили для них часть рукотворного гнезда бок о бок с Блюбелл и ее подружками. Пока пусть обе компашки привыкают, глядя друг на друга через проволоку, а то подерутся еще.

Когда мы переселяли барсучат из кухни в гнездо, то решили взвесить их, чтобы посмотреть, как они растут. А для этого, естественно, пришлось взять их на руки. И тут мы сообразили, что хотя они жили с нами в одном доме, у них до сих пор не было контакта с людьми (кроме, естественно, кормлений) — в этом просто не было необходимости. Жили в кухне, могли выбегать в сад; конечно, видели созданий на двух длинных ногах, которые кладут им пищу да еще расхаживают и шумят, но общались-то по преимуществу между собой. Только те, которых я кормила из бутылочки — Кэткин, Акорн и Соррел, — более-менее спокойно отнеслись к переезду на другую квартиру, остальные же до того испугались общения с людьми, что наложили на пол и вели себя как последние дикари, кто-то даже прокусил мне палец сквозь ноготь. А что? Не того ли я хотела — чтобы подрастали самостоятельно, при минимуме контакта с нами.

Две недели спустя мы решили, что шестерых барсучат и трех взрослых самок можно объединить — и ничего, прекрасно ужились друг с другом! Я пока еще держала их взаперти — пусть хорошенько освоятся с новым жилищем, но Блюбелл выпускала.

В это же время я стала замечать в ее поведении некие странности. Она сделалась более спокойной, чем прежде, все чаще забиралась ко мне на колени и клала морду на плечо — ей доставляло удовольствие так сидеть. Может быть, ей было неуютно в компании стольких барсучат в одном гнезде? Так нет же, она всякий раз, едва вернувшись, отправлялась по коридорам и «палатам» искать их.

Обычно дела шли так: я выпускала ее из гнезда, она сперва бегала по дому, обнюхивая все вокруг, а затем уходила в сад и в поля охотиться. Вечером, когда спускалась тьма, я приносила в гнездо еду для барсуков и подзывала ее издалека. Обычно я не успевала дойти до гнезда, как она бросалась мне навстречу и терлась о мои ноги. Я заметила, что она стала тяжело дышать, но мы по-прежнему делили радость от теплых вечеров, наполненных благоуханием цветов и трав. Она по-прежнему не страдала отсутствием аппетита и даже, по-видимому, съедала больше, чем прежде. Вообще мы клади в гнездо много пищи, чтобы быть уверенными, что взрослые насытятся и оставят сколько нужно на долю маленьких.

В это время ко мне приехала супружеская пара из Бельгии; они попросили разрешения сделать несколько снимков для журнала, поскольку писали статью о барсуках, которые приходят к людям в дом. Йоханн и Сантана провели у нас несколько вечеров подряд и сделали массу премилых снимков Блюбелл. Но вот в один прекрасный вечер, к моему изумлению, как только Йоханн сел на ступеньку, Блюбелл подошла к нему и укусила. Такое поведение для меня было в новинку — она никогда никого не кусала, даже имея детенышей. Было похоже, что она хочет находиться только со мной и не желает ничьего присутствия.

Хотя больше никаких симптомов беды не наблюдалось, я печенкой чувствовала, что она ведет себя как-то не так. На следующий же день я позвонила нашему домашнему доктору Стюарту.

— Вполне возможно, это просто перемены в личности, ответил тот, — Так, говоришь, она не страдает отсутствием аппетита? Что же тебя тогда настораживает?

— Сама не знаю, — ответила я, нахмурив брови, — но сердцем чувствую, что-то тут неладно. Она вдруг полюбила сидеть у меня на коленях, положив морду на плечо, — такого я ней раньше не замечала. А еще ее постоянно тянет к сливочному крему.

— Похоже, дело и в самом деле серьезное, — в шутку сказал он, но тем не менее почувствовал, что я сильно озабочена. — Пожалуй, мне и в самом деле стоит приехать взглянуть на нее. Возьму-ка я ее на рентген, окей?

Это был серьезный шаг. Блюбелл никогда не ездила в машине, ее даже никогда не сажали в ящик для перевозки. Но это единственный вариант, подумала я. Было бессмысленно звать кого-то на помощь, ибо это вызвало бы у нее еще большие подозрения. Я просто открыла дверь рукотворного гнезда и стала ждать. Как всегда, она выскочила наружу и потерлась о меня, делая на мне свою отметку; я тут же подхватила ее на руки, сунула в ящик и заперла, прежде чем она успела выскочить. Я чувствовала себя так, будто предала ее. Поставив клетку с драгоценным грузом на сиденье, я на полном газу помчалась к ветеринару.