Марк Гроссман - Веселое горе — любовь. Страница 64

Колька, войдя, кинул глазом, ловко воткнул в рот папироску и, ухмыляясь, уселся возле стола.

— Как живем?

У меня не было никакого желания вступать в разговор, очень хотелось выставить обоих непрошеных гостей за дверь. Но у каждого, наверное, бывали такие случаи, и все знают: сидишь, отвечаешь, да еще — черт за язык дернет — предложишь чаю.

— Ничего, живу, — мрачно ответил я. — Под гору.

— Дело есть, можно славно пожить, — ухмыльнулся Цыган, пуская папиросный дым колечками и стараясь колечком поменьше попасть в колечко побольше. — Станешь слушать?

Я промолчал.

— Нет, позвольте, сказать, ты выслушай, — вмешался Филя, и на его сморщенном лице появилось хитрое выражение. — У Коли планчик есть.

— Ага, — подтвердил Колька. — Заработать можно.

— Выкладывай планчик-то, — поторопил его Филя. — Человек, видишь, занятый, некогда ему, небось.

План Цыгана оказался не ахти какой затейливый. Это было всего-навсего мелкое жульничество, для которого Кольке требовался компаньон.

Сосед Кольки доменщик Гриша Рудой имеет отличную почтовую голубятню. Он страстно любит почтарей и готов биться об заклад, что его птицы обойдут любых других голубей с нагона. Вот эту его страсть и постарается использовать Цыган. Как? Очень просто.

У Кольки и у меня есть синие почтари-самцы. Оба они — одно гнездо, вывод старой почтовой пары деда Михаила. Мы приобрели их у хозяина несколько лет назад. Колькину птицу зовут неведомо почему Горбач, а моя, как известно Цыгану, называется Орлик. Братья похожи друг на друга так сильно, что самый дотошный голубятник, пожалуй, не отличит одного от другого.

Это и навело Кольку на мысль одурачить Гришу Рудого. Он, Цыган, «растревожит Гришку», всячески понося его синего почтаря, а потом заключит с раздраженным хозяином спор. Доверенным будет поручено отвезти птиц Рудого и Цыгана на дальнее расстояние. Доверенным Кольки поедет Филя.

Но это, разумеется, — не главное. Цыган явился ко мне с просьбой: «занять» ему на время Орлика. Для чего? А вот для чего. Перед отъездом доверенных Колька вручит Филе не Горбача, а удивительно похожего на него Орлика. Рассерженный Гриша Рудой, конечно, не заметит подмены, и Филя увезет к месту выброски не «игровую», а мою птицу.

Своего Горбача Колька спрячет в комнате и тихонько выпустит его через форточку за полчаса до возможного прилета гонных птиц. И Горбач, понятно, через минуту окажется на прилетной доске Колькиной голубятни.

И Гришка Рудой, посрамленный и униженный, вынужден будет выложить проигранные деньги.

Пока я слушал Цыгана, в груди у меня свертывалась какая-то пружина, и я боялся, чтоб не выскочил гвоздик, сдерживающий ее.

Но тут я подумал, что они, может быть, просто дурачат меня, — уж больно все это было мелко и подло. Может, затеяли глупую шутку? И спросил Филю:

— А если Рудой заметит подмену? Ведь тебе тогда плохо будет, Филя.

Бесфамильного разморило в теплой комнате, и он, заплетая языком, мелко усмехнулся:

— Где ему! Мы Гришку до того разогреем — аж пар с него течь будет.

Колька взглянул на меня и, видимо, заметив неладное, дернул Бесфамильного за рукав:

— Не мели, Филька! На языке мозоли натрешь.

— Можно и помолчать, — ухмыльнулся тот. — Простите великодушно.

— Все? — спросил я у обоих.

— Все.

В этой маленькой и, вероятно, нелепой истории нет никаких неожиданных поворотов. Автор не припас к концу внезапного хода, которым часто отличается новелла. Все кончилось буднично и просто.

Судите, как хотите, но только потом соседи уверяли, что я вывел Кольку и Филю во двор и треснул их по шее. И что они бежали восвояси так быстро, будто за ними гнался весь наш поселок.

Во всяком случае, я их больше не видел и в гости они ко мне не приходили.

Вы скажете, что это просто мелкие жулики, а голуби здесь ни при чем.

И я, конечно, не стану с вами спорить.

Есть разные голубятники. Одни — просто очень любят птиц, не задумываясь, откуда она, эта любовь. Другим доставляет удовольствие владеть хоть какой-нибудь живностью. Третьи — совершенно неравнодушны к красоте птиц. Четвертым красота — ничто, им — спорт. Пятые, шестые, седьмые находят в голубях свое — тоже чистое и доброе.

А есть и такие, которые и тут исхитрились найти почву для торговых операций, выпивок и шалопайства.

Этих последних — шалопаев и барышников — я не люблю. И никто не любит. Прежде всего — сама голубинка.

Вот загляните в дальний конец базара. Здесь, на ящике, сидит лохматый и грязноватый дядя. Он уже продал пяток голубей — не то ловленных, не то перекупленных, и теперь, позвякивая монетами, пристально вглядывается в соседей.

Голубинка отлично понимает этот взгляд. Дяде не терпится строи́ть. На языке выпивох «строи́ть» — сложиться втроем на бутылку водки.

К ящику подходит Ванька Филон и, вздыхая, достает из кармана деньги. Протягивает их лохматому дяде и усаживается рядом.

Наконец, появляется и третий компаньон. Вложив свою долю, он отправляется за бутылкой.

Дома пить нельзя — жены ругаются, да и денег у бездельников — кот наплакал. На базаре — дело иное: супруги сюда не пойдут, а пойдут — скандалить на людях не станут. Деньги? Деньги тут «свои, заработанные».

И вот сидят у всех на виду три пожилых шалопая и с удовольствием, даже с важностью цедят по очереди водку из горлышка.

Теперь им черт не брат, они клянут жен за скаредность, бахвалятся птицей и без устали топят персидскую княжну в набежавшей волне.

Домой идти нельзя, неприятностей не оберешься, и теперь они будут торчать здесь до конца базара.

Глядеть на них грустно и противно, да приходится.

Шалопаи и выпивохи, попадая на глаза журналистам, дают последним повод для злых нападок на голубинку. А ведь зря!

И я хочу попросить своих товарищей по профессии: не заблуждайтесь! Среди множества честных людей, разводящих птицу, найдется десяток прохвостов. Спекулянт, выпивоха, шалопай не ценят птиц и не радуются их красоте. Голубь для них только способ добыть деньги и покуражиться за бутылкой вина.

Это люди, которых не любят. Они чужие и здесь, среди гомона, смеха и шуток голубятников, влюбленных в свое маленькое крылатое счастье.

ОРЛИК

Нет, никак нельзя назвать этого голубя красивым! У него грязновато-синее оперение, длинные голые, без единого перышка, прямые ноги, а нос!.. Нос у него большущий-пребольшущий, да еще вдобавок с белыми шершавыми наростами у основания. Но именно этот нос вызывал шумные восторги всех окрестных голубятников в возрасте от восьми до пятнадцати лет.