Мы вовсе не такие - Бернгард Гржимек Страница 67

Как только Джульетта попадает в пределы досягаемости ручонок своего сына, несчастный малыш тотчас же судорожно в нее вцепляется. Но тем самым он беспокоит грудного младенца, и Джульетта вырывается из его рук и отходит на такое расстояние, чтобы он не мог до нее дотянуться. Это каждый раз приводит к громким душераздирающим крикам.

Зачастую маленький Ромул настолько запутывается в своем поводке и тот становится таким коротким, что обезьянке почти невозможно пошевельнуться. Но в то время как со своей собственной цепочкой Джульетта прекрасно знает, как обращаться, своему беспомощному сыну она почему-то даже не пытается помочь распутаться! Странно даже. Ведь когда я позволяю ей полазить по дереву, держа внизу за длинный конец цепочки, она на мой зов непременно старается спуститься так, чтобы цепочка не запуталась за ветки. Если Джульетта пойдет неправильно и цепь застрянет, она непременно вернется и спустится по другую сторону ветки, чтобы высвободить цепочку. Почему бы ей, казалось, не помочь распутаться бедному Ромулу? Но нет, она остается безучастной к его беде. Зато, если я сделаю попытку его распутать, мать и отец приходят в крайнее возбуждение — мне не разрешается дотрагиваться до их сына. Однако распутать-то несчастного все равно надо, и я принимаюсь за дело. Тогда Ромео хватается за другой конец поводка и тянет его к себе. Ему ужасно хочется меня укусить, но он боится палки, которую я держу в руке. Злость его захлестывает настолько, что он вместо меня внезапно хватает своего собственного сына и кусает его за голову! Ромул поднимает страшный крик, и папаша тотчас отпускает его, но ранки на его голове все же кровоточат.

Это опять такой случай, когда животное вымещает свое зло на ни в чем не повинном, но слабом третьем, потому что боится напасть на действительный предмет своего негодования.

Когда у меня выдается хоть полчасика свободного времени, я усаживаюсь в саду возле вольеры с обезьянами и наблюдаю за «своей семейкой». Так я обнаружил, например, что маленький Ромул отлично ловит мух рукой, тем же жестом, как это делаем мы. Но в один прекрасный момент он не учел, что муха села как назло на кучку, которую он сам только недавно сфабриковал. Таким образом, у него в руке очутилась не только муха, но и еще кое-что лишнее. Он всячески старается очистить свою добычу от неприятного «гарнира», но затем, несколько раз понюхав, все же решает ее выбросить. Джульетта же, когда ловит муху, разрывает ее на части, но не съедает.

Постепенно мне удается поближе приглядеться к нашему самому маленькому. Вначале Джульетта его не отпускала ни на шаг от себя, когда я находился поблизости. Теперь же она иногда разрешает ему проявлять некоторую самостоятельность. Так, к своему удивлению, я однажды вижу, как эта маленькая «игрушечная» обезьянка бесстрашно взбирается по железному пруту решетки под самый потолок. Правда, иногда она еще неуверенно хватает ручками воздух вместо прута, но когда имеешь четыре «руки», то это не так уж опасно! Ручки еще совсем розовые, и пальчики чаще всего растопырены, а не тесно прижаты друг к другу, как у взрослых обезьян; поэтому они гораздо больше напоминают человеческие. Теперь я могу уже точно определить, что малышка — девочка и поэтому будет называться Рея.

Должно быть, у обезьян очень прочные и нечувствительные корни волос, потому что малышка часто хватается своими лапками за шерсть над материнским лбом, подтягивается на ней кверху и лихим броском перемахивает через ее голову к ней на спину. Затем она сбоку съезжает вниз, обегает мать кругом, и все повторяется сначала — гимнастика, которая доставляет обезьяньему детенышу массу удовольствия. Сплошь и рядом Рея своей растопыренной ручкой шлепает по голове своего братца Ромула и дергает его за волосы. Но Ромул своей сестричке прощает подобные проделки — ей все разрешено.

Он просто рад, что Джульетта подсела к нему поближе, туда, куда достает поводок, за который он привязан. Он лег плашмя на живот и положил голову к матери на колени. Она перебирает его гладкую серовато-бежеватую шерстку («в поисках блох», сказали бы мы, если бы у него водились хоть какие-нибудь паразиты, но у него их нет). А он блаженствует: вся его поза, благодарное выражение глаз говорят об этом. И хотя он вздрагивает, когда ее пальцы касаются рубцов на его голове, оставленных зубами бесноватого папаши, но он готов терпеть и не уходит, потому что так хорошо почувствовать снова ласку и заботу своей любимой матери…

Когда я вечером пришел в сад забрать обезьян на ночь в дом, Ромео резким коротким прыжком вскочил мне на спину. И несмотря на то что он так же быстро соскочил обратно (испугавшись, по-видимому, собственной наглости), тем не менее успел вырвать зубами клок из пиджака. Хорошо хоть не из моей собственной кожи! Как это меня угораздило не надеть поверх костюма рабочий халат!

Но проходит пять дней, и моя семейка становится сговорчивей: теперь вывести их из дома в сад почти уже не составляет особого труда. Ромео сопротивляется разве что для порядка или для видимости. Но при возвращении назад — из сада домой — все еще приходится устраивать на них охоту. Родители удирают под дождевой навес, который я им соорудил в вольере. А оттуда их достать очень трудно. Я пробовал отгораживать этот закуток специальным щитом на время отлова обезьян, однако Джульетта с ее дерзкой предприимчивостью каждый раз ухитряется сдвинуть его в сторону и протиснуться в спасительный закуток. Она использует самую небольшую щелку, чтобы просунуть туда пальцы и затем рвануть щит в сторону. Силенок для этого у нее предостаточно.

Поскольку бедному Ромулу теперь все время приходится сидеть на привязи, пока вся семья находится в садовой вольере, мне его очень жалко, и я стараюсь его хоть чем-нибудь порадовать. Так, я каждое утро собираю под вишневыми деревьями в саду сброшенные дроздами вишни и приношу ему. Джульетта, которая обычно негодует, когда я подхожу к ее сыночку, в таких случаях это мне милостиво разрешает. А он запихивает себе за обе щеки столько вишен, сколько только может. Щеки у него при этом раздуваются, как у хомячка, и вид становится очень потешный. «Добрая душа», которая тогда, в наше отсутствие, взяла на себя уход