Мы вовсе не такие - Бернгард Гржимек Страница 68

за обезьянами, страшно испугалась, увидев Ромула в таком виде: она решила, что у него «распухли гланды», и уже готова была бежать за ветеринаром. Между прочим, Ромул, точно так же, как и его родители, съев вишни, разгрызает косточки и съедает ядра. Папаша Ромео каждый раз норовит отобрать у малыша часть ягод, если я его не прогоняю, а мамаша Джульетта обычно подобного себе не позволяет.

Когда я однажды сидел возле клетки и занимался с Ромулом, рассерженный Ромео внезапно, одним прыжком, подскочил к решетке, запустил обе руки мне в шевелюру и несколько секунд не отпускал, несмотря на мои угрозы. Более того, он еще и расцарапал мне при этом уши и шею! Тут уж и я впадаю в бешенство — почему, собственно, только у обезьян есть подобная привилегия? Я вырываюсь из его цепких рук, хочу войти в вольеру и задать ему хорошую трепку, но обнаруживаю, что ключ от двери остался в доме. Поэтому мне приходится довольствоваться тем, чтобы облить его струей воды из шланга, которым мы поливаем цветы. Он сразу делается очень несчастным и мокрым с головы до пят, а меня, конечно же, потом мучают угрызения совести…

Мне хочется заснять эту парочку на пленку во время их разбойничьих нападений на меня. У Ромео в это время шерсть встает дыбом, и он становится вдвое больше, а у Джульетты глазки делаются злыми, как у ведьмы. Поэтому я выбираю погожий, солнечный день и поручаю своему помощнику дразнить обезьян палочкой. Разумеется, с воспитательной точки зрения это не лезет ни в какие ворота, но как иначе получить хорошие фотографии? Результаты этой педагогической ошибки не преминули сказаться.

Вечером, после съемок, я прихожу за обезьянами, чтобы забрать их домой. Первая на очереди Джульетта. Но как только я берусь за ее ошейник, чтобы защелкнуть на ней карабин, она издает резкий короткий «сигнал тревоги» или «крик о помощи» — как хотите. В один миг ее разъяренный супруг вскакивает мне на спину и впивается в меня зубами. Джульетта, воспользовавшись моим минутным замешательством, прыгает мне на плечо и тоже начинает кусаться и царапаться. Я сбрасываю Ромео на пол и прижимаюсь спиной к решетке. Но он не унимается, набрасывается на сей раз на мою ногу, разрывает брючину и вцепляется клыками в левую голень. Я принимаюсь дико размахивать руками во все стороны — сейчас важно стать хозяином положения, и, когда животные наконец более или менее утихомириваются, я не хочу трусливо покидать поле боя. Я обязан «сохранить лицо», как любят говорить китайцы; поэтому я решительным жестом пристегиваю Ромео на цепочку и, прихрамывая, отвожу его в дом. Ранение он мне на сей раз нанес нешуточное: нога прокушена до кости и здорово припухла. Несколько дней после этого я еще хромаю, но потом рана в течение двух недель хорошо заживает.

Однако гордиться шрамами, оставленными вам на память хищными животными или даже обезьянами, ни в коем случае не приходится. Когда в цирке Кроне какой-нибудь вновь поступивший дрессировщик, гордо закатав рукава, демонстрировал старые шрамы, директор цирка имел обыкновение говорить:

— Ах вот как? Вы разрешаете себя кусать? Нет, тогда вы мне не подойдете…

А я продолжаю свои наблюдения. Так, я впервые вижу, как Ромул, до тех пор почтительно обходивший отца стороной и неизменно уступавший ему дорогу, вдруг внезапным быстрым броском вскакивает ему на спину! Правда, он так же быстро соскакивает назад, как только тот на него оглядывается, но все же поступок, прямо скажем, был рискованный. Ромео явно рассержен и нервно расхаживает взад и вперед по клетке, каждый раз отталкивая Ромула в сторону, как только тот к нему приближается. Когда же папаша наконец усаживается на пол, Ромул тотчас же подбегает, прижимается к нему боком и принимает «позу покорности»: опускает голову на пол, а зад с высоко вздернутым хвостом поднимает кверху, как бы предлагая себя отшлепать. Это поза свойственна всем провинившимся обезьянам. Ромео же не обращает на него никакого внимания — явно игнорирует его.

Когда я спустя две недели после разбойничьего нападения на меня впервые вхожу в клетку, чтобы вывести оттуда Джульетту, маленький чертенок Ромул проскакивает у меня меж ног и начинает метаться по комнате. Родители, вообразив, что он в опасности, тут же вдвоем накидываются на меня. Перед более неуклюжим Ромео я еще успеваю захлопнуть дверь клетки, но проворная Джульетта уже у меня на голове, вмиг расцарапывает мне ногтями лицо, да к тому же еще впивается мне зубами в затылок! Я стряхиваю ее, но она снова взбирается по мне наверх и кусает за то же самое место! Вот фурия! Мне приходится отрезать ножницами кусок свисающей на затылке кожи, и моему терпению, кажется, уже приходит конец. По-видимому, вредная маленькая обезьянья семейка собирается оставить на мне больше дыр, чем это когда-либо удавалось моим волкам или тиграм. Правда, царапины на коже имеют способность заживать, но зато у дыр на брюках такой способности нет. И даже если брюки старые, все равно я не могу каждый раз переодеваться после того, как переселяю этот маленький злой народец из дома в сад и затем обратно. Но когда кто-то из супругов находится в садовой вольере один, то он ведет себя вполне прилично и беспрекословно разрешает пристегнуть к ошейнику цепочку. Ну что ж. Придется оставлять их попеременно в саду на свежем воздухе: то папу Ромео, то маму Джульетту с детишками. Решение проблемы, правда, не столь мудрое, как у того лодочника с волком, козой и капустой, но поскольку ничего лучшего я придумать не смог, то пришлось так и поступать.

Глава двенадцатая

ТУЛО, ИЛИ ВОКРУГ ЖИРАФА

Вот как появился на свет наш детеныш жирафа — Туло.

Было это в ноябре. Уже с лета то и дело у нас, работников зоопарка, возникали ложные тревоги. Но кончались они ничем. Дело в том, что родители-жирафы Отто и Лиза с юных лет содержались вместе в общем загоне и поэтому мы не знали, когда именно произошло оплодотворение. А следовательно, тем более не могли высчитать, когда