Марк Гроссман - Веселое горе — любовь. Страница 70

Вынув птицу из садка, сильно бросил ее в чистое летнее небо.

В чужом незнакомом месте голуби почти всегда набирают большую высоту, чтоб поосмотреться и выбрать верное направление к дому. Бова Королевич тоже поступил так. Но, уйдя под облака и увидев, что внизу все не свое, неведомое, он внезапно сложил крылья и камнем повалился на ближний дом.

Плюхнувшись на крышу, Королевич от страха и неизвестности открыл клюв и, часто дыша, спрятался за трубу. Я насобирал щепок и стал кидать ими в голубя. Трясун втянул голову в плечи и не двигался с места.

Потеряв надежду на возвращение птицы, я поехал домой.

Но, вернувшись к себе, пожалел голубя: «Все-таки не гонная, а декоративная птица, — думал я о молодом трясуне и тут же возражал себе: — Ну, и что ж — что не гонная? Только под синим небом, под легкими облачками, рассекая воздух грудью, добывает голубь силу и веру в себя. А иначе — не птица он...»

Вечером, придя с работы, я заглянул в голубятню. Полочка Бовы Королевича была пуста.

На следующее утро я посадил двух почтарей и Заморыша в садок и погнал велосипед на окраину города, туда, где накануне выпустил молодого трясуна.

Я и сам твердо не знал, зачем взял Заморыша. Может, мне хотелось поглядеть, как будет вести себя юный гонец. Не струсит ли, не растеряется, как растерялся его однокашник трясун?

Бова Королевич по-прежнему сидел возле трубы. Он зло потряхивал головой, и глаза его горели голодным блеском. Но он даже не подумал броситься в воздух, чтоб отыскать родной дом.

Я вынул из садка голубку и осторожно разжал ладонь. Красная почтовая птица свечой взмыла в воздух и пошла было по кругу. Но вдруг, точно опомнившись, она резко отвернула в сторону и быстро скрылась из глаз.

Обычно голуби, застрявшие где-нибудь на чужой крыше, услышав шум крыльев и увидев собрата, тут же поднимаются в небо. Бова Королевич, этот задавака и лентяй, только теснее прижался к трубе.

Тогда, кинув в трясуна щепкой, я выпустил в воздух старого почтаря. Бова Королевич не обратил внимания и на него.

Прежде чем освободить из садка Заморыша, я надолго задумался. «Трясун не полетел за почтарями, — соображал я, — значит, и Заморыш не пособит делу. А риск велик. Молодой серый голубь тоже может не найти свой дом. Это ведь первый его дальний полет...»

Пока я пытался спугнуть Бову Королевича с крыши и выпускал почтарей, вокруг меня собрались мальчишки. Они давали мне всякие советы, отчаянно жестикулируя и споря друг с другом.

Наконец, один из них сказал:

— Мы, знаешь, как сделаем? Мы вот как сделаем. Я залезу на крышу и спугну этого лодыря. А ты тогда кидай своего из садка. Ладно?..

Я согласился.

Мальчишки живо где-то добыли лестницу и вскоре очутились на крыше. Свистя и размахивая руками, они пошли к трубе, за которой прятался Бова Королевич. Трясун, вместо того чтобы взлететь, стал пятиться от мальчишек.

Я уже держал наготове Заморыша.

Очутившись на краю крыши, трясун несколько раз дернул крыльями, пытаясь удержаться, но не смог сохранить равновесия и, ломая рулевые перья, сорвался вниз. У самой земли он с трудом подгреб воздух под себя и в три взмаха оказался над домом.

Я торопливо подбросил Заморыша.

Он резко ушел вверх, набрал высоту и весело захлопал крыльями. Радовался, что наконец свободен, что волен лететь, куда захочет, что снова под его грудью тугой, как речная струя, воздух.

Обе птицы несколько раз пронеслись над домом.

Но такой полет на чужом кругу не устраивал Заморыша. Я видел это. Гонный голубь все отходил и отходил в сторону. Тревожнее, резче становились его движения. Конечно же, он должен был искать свой дом, свой круг.

И вот Заморыш выбрал дорогу и пошел по прямой.

Бова Королевич бросился было за ним, но — ленивый и медлительный — он вскоре отстал и начал топтаться на месте.

Заморыш, увидев это, замедлил движение, повернул и оказался рядом с Бовой Королевичем. Но почти сразу серый голубь направился к дому. Трясун протащился за ним над двумя кварталами, сбился и стал петлять.

И опять Заморыш вернулся за ленивым и глупым красавцем.

У меня не хватило терпения ждать их, и я сел на велосипед.

В этот воскресный день мне надо было побывать у товарища. Вернулся домой только к обеду.

Ни Заморыша, ни Бовы Королевича в голубятне не было.

Уже к самому вечеру я заметил на горизонте точку. Она то превращалась в небольшое пятнышко, то снова становилась похожей на булавочную головку. Иногда мне казалось, что рядом с первой точкой появляется вторая.

Солнце запало за горизонт, когда Заморыш появился на своем кругу. Он ходил на большой высоте, не снижаясь, будто ждал кого-то и не желал один являться в свой дом.

Внезапно гонец полетел в сторону и исчез из глаз.

Вскоре я услышал свист крыльев и, взглянув на небо, увидел два черных силуэта. И вот оба голубя опустились на крышу.

Это были Заморыш и Бова Королевич.

Я был почти уверен: теперь между молодыми голубями наступит мир. Конечно, птицы — не люди, но все-таки они как-то понимают, кто им делает добро. А ведь Заморыш оказал большую услугу сверстнику — помог ему найти свое гнездо.

Но родовитый трясун оказался совсем неблагодарной птицей. Он злом заплатил за добро Заморышу.

Утром следующего дня в голубятне опять случилась драка. И снова ее начал Бова Королевич. Он решил окончательно прогнать Заморыша с его жердочки.

Сначала гонная птица защищалась, как обычно, отбиваясь клювом и крылом и отступая в угол.

Но на полпути Заморыш остановился. Глаза его заблестели от гнева.

Бова Королевич не заметил этого. Он продолжал наступать на Заморыша, веря, что тот должен, как всегда, уступить ему.

И трясун даже не успел загородиться, когда перед его глазами с быстротой ветра дважды просвистело серое крыло. Теряя перья, почти ослепнув от ударов, Бова Королевич повалился на пол.

На следующий день он еще раз решил попытать счастья и снова был сбит вниз. И только тогда трясун решил оставить в покое гонца. Важный красавец смирился со своим поражением.

Незримо бежало время. Наступила осень. Бова Королевич по-прежнему продолжал лениться, часами просиживая на крыше. Весь его летный путь лежал от голубятни до дымовой трубы.

Зато Заморыш пользовался всякой возможностью полетать. Неутолимая жажда полета, такая же сильная, как жажда воды, тянула его в синий океан неба. Там он нередко оказывался выше других птиц, будто звал их последовать своему примеру. И казалось, что облака, как волны, качают его на своем гребне.

С каждым днем фигура серого голубя становилась округленнее, а мускулы жестче. На земле он тоже не оставался без нужного дела: подолгу и усердно чистил свои перья. Мне даже казалось, что они уже не серые, а синевато-дымчатые.