Марк Гроссман - Веселое горе — любовь. Страница 92

— Как узнал? — удивленно басит старик.

— Ну, нетрудно! — снисходительно поясняет мальчик. — Голуби, погляди — волнуются.

Птицы, и верно, вытягивают шеи и тревожно озираются вокруг.

— Ты взгони голубей, — просит Лешка, — а то совсем заленились.

Дед Михаил неохотно берет палку с тряпкой, машет ею, свистит, поднимая птиц на крыло.

Лешка задумчиво следит за полетом и думает вслух:

— Знаешь, голуби — как детишки. Смотри: запинаются в воздухе, похлопывают ручишками, планируют.

Потом он кидает взгляд на старика и любопытствует:

— А ты можешь загадку отгадать? Кто два раза родится, а? Не знаешь? Эх, ты! Птица это. Один раз, когда яичко снеслось, а потом, когда птенчонок из яйца выбился.

Дед Михаил уже привык к Лешкиным разговорам. Болезнь приковала мальчика к постели, он много читает и думает. Конечно, ему очень надо поделиться с кем-нибудь своими размышлениями. Когда приходят люди, Лешка торопится высказать все, что у него скопилось. И от этого разговор кажется отрывочным и малосвязным.

— Ты всегда веселый должен быть, — замечает он. — А у меня вот тут и вот тут саднит, даже терпеть нельзя.

Лешка тяжко болен. Два года его лечили в детском костно-туберкулезном санатории возле Ташкента. Вначале он трудно шевелил пальцами опухших рук, сильно болели ноги, позвоночник и даже кожа на лице.

Тогда за Лешку взялся доктор Борис Яковлевич. Это был очень веселый, очень усатый и очень безжалостный доктор.

— Вот что, парень, — сказал он, свирепо дергая себя за усы, — пока лежи колодой. Надо. Но ты не думай, — мне не нужны лежебоки. Я из тебя потом душу повытрясу...

Сперва, как и во всякой больнице, Лешку кормили разными витаминами, пичкали медом и настоем шиповника. И еще держали в гипсе, чтоб не шевелился.

Но главное было не в этом. Главное было — солнце, ветер и даже снег.

— Ты, Лешка, не сахарный, — уверял Борис Яковлевич, — и не растаешь, если тебя немножко попрыскает дождичком. Глотай, сколько влезет, воздуха, жарься на солнце, нечего тебе лежать в этих противных палатах, где воздухом вашего брата кормят только из форточки. На земле — тьма кислорода, и ужасно глупо не попользоваться этой даровой благодатью. Понял?

Лешка, конечно, понял, но ничего не ответил: все у него болело и отвечать было лень.

Почти весь год мальчик пролежал в саду, и когда первые снежинки упали ему на лицо, стало хорошо видно, что Лешка загорел.

Борис Яковлевич приносил к нему лису Таисию и голубей и, раздувая усы, говорил:

— Главное, парень, что-нибудь очень хотеть. Человек, который ничего не хочет — тьфу! — а не человек. Желаешь голубей гонять?

— А то нет! — поражался Лешка наивности доктора

— Отлично! — подхватывал врач. — Только ведь для этого руки и ноги нужны. Здоровые. Значит, уговор, — ты обещаешь выполнять мои приказы, и я тоже обещаю тебе: ты будешь здоров, малыш!

Лешка поздно спохватился, что попал в ловушку. Приказы у доктора были очень строгие и скучные. Мальчишка хотел забрать свое обещание обратно, но доктор обозлился и задвигал усами:

— Закон суров, но это — закон, Ерохин.

И Лешка Ерохин безропотно стал пить рыбий жир и съедать четыре с половиной тысячи калорий, то есть пять раз в день набивать себе живот котлетами, яблоками и медом.

Через год Лешка уже мог сидеть в кровати.

Однажды Борис Яковлевич опустился на скамеечку рядом и стал ругаться. Мальчишка никак сначала не мог понять, чего он топорщит усы, а потом оказалось: пришло время вытрясать из Лешки душу.

— Работай! — приказал доктор и стал сгибать и выпрямлять свои ноги, поднимать руки и надувать щеки воздухом, показывая, как надо «работать».

Лешка попробовал, но получалось плохо, и болела спина. Сразу тяжело задышал и откинулся на подушку.

Но Борис Яковлевич был беспощадный доктор, это всем известно. Усы у него поднялись торчком, глаза стали круглые, и мальчик скорей задвигал руками и ногами: бог с ней, со спиной!

Все шло очень хорошо, но как-то врач прибежал страшно не в духе, размахивал руками, будто ему тоже надо было лечиться, и заявил:

— Женщины сведут меня с ума, Лешка! Что я с ними буду делать?

Ерохину даже стало жалко доктора, и он поинтересовался, о каких женщинах идет речь.

— О каких! — обозлился- врач и ткнул пальцем куда-то в угол сада.

Лешка посмотрел туда — и вздрогнул от радости. Там стояла мама. Она вытянула худую шею и старалась издалека разглядеть сына.

— Ладно, идите уж! — крикнул Борис Яковлевич и стал хмуро жевать усы.

Мама тискала Лешку, плакала, сбиваясь и путаясь, благодарила доктора за спасение сына.

— Какое спасение? — злился доктор. — Мы его через год на ноги поставим, а вы увозите.

Из всего этого Лешка понял, что мама очень соскучилась о нем и теперь везет домой. Она обещает Борису Яковлевичу делать все, как он прикажет, только пусть отдаст сына.

— Вы мне ответите, если что случится! — грозился доктор. — Я вас в суд закатаю!

Потом поцеловал Лешку, пожал руку маме, — и голубой автобус потащил их к станции.

Через пять дней они были уже у себя на Урале. Мама вынула все стекла из веранды, сколотила фанерную голубятню и велела сыну «работать» вовсю.

Но за дорогу руки и ноги стали совсем тяжелые, и хотелось лежать и ничего не делать.

Тогда мама сказала, что голуби — Лешкины и она не намерена за ними ухаживать. И еще прибавила, что когда люди обещают, то надо держать слово. Она не хочет, чтобы доктор «закатал ее в суд».

О суде доктор сказал в шутку — это Лешка понимал — но с голубями дело было серьезное. Отца нету, он, говорят, бросил маму, а она весь день на Тракторном. Не нанимать же няньку для птиц!

Одним словом, Ерохину приходится теперь очень туго. И птиц корми, и голубятню чисти, и рисунки рисуй. И все — один!

Выслушав в десятый раз Лешкину историю, дед Михаил сурово крутит усы и говорит совсем как доктор:

— Вполплеча работа тяжела, Лешка. Оба подставишь — легче справишь.

Ерохин вздыхает и, хмурясь, показывает старику свой рисунок:

— Можно лучше нарисовать, только руки у меня деревянные. Ты поменяй, что ли, воду в поилке...

Этот неожиданный переход — мальчишечья хитрость. До миски с водой — руку протянуть, но Лешке трудно.

— Ты не темни! — сердится старик. — Я за тебя выздоравливать не буду!

Тяжело вздыхая и сопя, Лешка ползет по мягкому половичку Сменив воду в поилке, садится около голубятни и говорит, утирая пот:

— Скоро у Ватки голубята выбьются. Яички уже потемнели. Я тебе одного подарю. Хочешь?

— Знамо! От Ватки каждому голубенка охота.