Артур Гайе - Сафари Страница 98

Его мысли в бешеном вихре искали выхода, рука схватилась за нож. Он не знал, что делать. Короткий, дикий крик угрозы, хриплый рев вырвался из его горла, и человек отскочил, как если бы его отбросила чья-то рука. «Э! Ангелиени!» (Берегись, леопард!) — закричал он, прыгнул в лужу и исчез в темноте. Остальные, хлюпая по лужам, побежали следом за ним.

— Э-э! — осклабился Хатако, вытянул голову и прислушался. Затем он быстро побежал по дороге, высматривая что-то с левой стороны, и, наконец, со вздохом облегчения прыгнул через канаву и ступил на темную тропинку. Банановые листья вокруг него и над ним ударялись один о другой, звонко хлопая, как мокрые тряпки.

Эту тропинку он знал с того времени, когда ходил с офицерами на охоту. Она круто спускалась к подножию горы, затем шла вдоль берега и терялась в равнине.

Дождь, наконец, перестал лить. Студеный ветер шумел лиственной крышей над головой одинокого путника, дрожащего от холода под мокрым плащом. Он остановился на минуту, выжал воду из своих волос и из привязанной косы, фыркая, похлопал себя руками и застывшими, сведенными пальцами достал понюшку табака. Бросив быстрый внимательный взор на небо, по которому неслись последние обрывки черных облаков, он снова зашагал настолько быстро, насколько это позволяла скользкая глинистая почва и темнота.

Скоро крутизна склона перешла в мягкую волнистость холмов. Темные прохладные банановые рощи остались позади. Вокруг него колыхалась высокая, покрытая росой трава и тянулся дико разросшийся колючий кустарник.

Ему навстречу неслась волна звуков — сначала слабые, как далекий прибой, они с каждым шагом разрастались и, наконец, наполнили воздух мощным гулом и ревом. В этом пении мириад лягушек, доносившихся из болота, слышался то стук сухого дерева, то мелодичный звон бесчисленных колокольчиков. К бурной песне этого хора примешивались и другие звуки. Ночной ветер шуршал и скрипел в зарослях папируса, слышалось журчание и ропот невидимых потоков в беловатом тумане и фыркали чьи-то страшные ноздри, а в гнилостных испарениях болот с тонким пронзительным жужжанием носились рои москитов.

Время от времени из этих болотистых глубин раздавался голос наполнявшей их многообразной жизни. То был голос голодной жадности, или предсмертный крик боли. Огромное тело животного с треском раздвинуло стволы папируса и шумно шлепнулось в болото. Пронзительный крик потряс воздух, стоны и хрип соперников, борющихся за любовь или за добычу, наполнили туманную низину. Спугнутые птицы с громкими криками вылетали из-под ног одинокого путника и прятались в камышах; два гиппопотама, тяжело ступая, фыркая и разбрасывая брызги грязи, пересекли тропу.

На возвышенном сухом месте тонкий тростник сменил непроходимые заросли папируса, высокие стебли которого, сплетаясь сводом над тропинкой, закрывали небо.

Хатако со вздохом облегчения вышел из чащи. Холодный серый свет разгонял тени ночи. Прислонившись к белому стволу засохшего дерева, Хатако оглянулся назад. Его тело дрожало от утреннего холодка. Он стоял неподвижно, не отрывая широко открытых глаз от высоко вознесшейся к небу вершины горы. Полосатые, золотистые, алые облака водили хоровод вокруг горящей пурпурным пламенем ледяной крыши страны духов. Лучи восходящего солнца летали к далеким, безлюдным вершинам, как обагренные кровью копья.

От волнения вытянув вперед руку со слегка согнутыми пальцами, смотрел дикарь на вершину. Губы полуоткрытого рта вздрагивали; при виде этого зрелища в его душе что-то звучало, как если бы таинственная рука касалась натянутой струны, и по телу его пробегала слабая дрожь, словно от внутреннего холода. Утренняя заря осветила его коричневое лицо; его дикие глаза светились тихим, ясным светом, словно полуденный луч проник в вечный мрак пропасти.

Бесшумно, блестя медно-красными кольцами, сползала по дереву большая змея. Она остановилась, свернула в сторону, и передняя часть ее сверкающего тела свесилась с сука. Ее пятнистая желто-красная голова с играющим жалом раскачивалась над головой неподвижно стоящего внизу человека. Грозное шипение послышалось над ним и сразу же вернуло его к сознанию опасностей окружающего его дикого мира…

Он мгновенно отскочил, содрогаясь от того несказанного ужаса, который испытывают дикари перед змеями. В припадке ненависти и мстительной ярости он схватился за нож и прыгнул вперед, чтобы отрубить дразнившую его голову. Но непривычная одежда стесняла его движения, и змея, не искавшая битвы, гибким быстрым движением соскользнула с сука и исчезла в траве.

Он с разочарованием посмотрел ей вслед, еще раз содрогнулся от отвращения и продолжил свой путь. Перед ним возникло болото, зажатое между двумя холмами. Его поверхность заросла водяными растениями. Сотни тысяч сверкающих лазурью цветов образовали великолепный ковер. Он сиял такой ослепительной красотой, что приковал взор дикаря, обычно столь равнодушный к прелестям природы. Он с изумлением смотрел перед собой, затем вскинул глаза к небу, словно желая проверить, не с сияющего ли лазурью свода упал этот чудесный ковер.

Пестрые стаи болотных птиц приветствовали наступление нового Дня хором свистящих, щелкающих и щебечущих голосов. Черно-белые аисты в поисках тепла раскрывали навстречу солнцу сияющие крылья, серые и белые цапли торопливо ныряли в воду, чтобы утолить свой вечный голод, змеино-длинношеие птицы, невероятно вытянув шеи, чистили свое оперение, толстый пеликан, покачиваясь, расхаживал по берегу; огромные дикие утки с громким гоготанием стремительно бежали к воде, спугнув группу красновато-розовых фламинго, хохлатых секретарей и длинноногих ибисов, которые взлетели пестрой шумной стаей и исчезли среди деревьев.

Поднявшись на вершину холма, Хатако приложил к глазам руку и стал вглядываться в далеко расстилавшуюся степь, желтая трава которой была залита теплым золотистым светом утреннего солнца. Над равниной возвышалась кирпично-красная верхушка постройки термитов. Ее-то он и искал. Он отбил кусок выжженного солнцем известняка, разломал и растер его, затем смешал порошок с комочком талька, который он достал из своей кожаной сумки. Красновато-коричневой мазью он натер косу и волосы на голове. Его парик стал твердым и блестящим, как медный шлем. Тщательно очистив с одежды и тела серую грязь гор, которая могла его выдать, он двинулся в южном направлении. Таким образом, он должен был где-нибудь выйти на большую дорогу в Паре.

Строго придерживаясь прямой линии, он шел через молчаливую степь. После ночи, проведенной в непрерывной ходьбе, он чувствовал сильную усталость. Время от времени стремительный бег карликовой антилопы, топот потревоженной при рытье свиньи. или сердитый крик сороки заставляли его вскидывать вверх дремотно свешивавшуюся на грудь голову. Тогда он усилием воли заставлял ноги ступать в нужном темпе.