Александр Мартынов - В заповедной глуши Страница 15

— Я никуда не поеду! — вскрикнул Валька.

— Поедешь, — жёстко ответил Сергей Степанович. — Если нас с мамой арестуют, то ты не сможешь оставаться на свободе. Под предлогом того, что ты несовершеннолетний, тебя возьмут и поместят в какой-нибудь закрытый детдом. И никакие адвокаты тут не помогут. А через тебя будут давить на нас. Они это умеют очень хорошо… — он перевёл дыхание. — На свете нет мест, где можно совсем не опасаться Тех, Которые Велят. Но есть места, где им трудно будет тебя найти. И есть люди, которые смогут тебя защитить. Слушай внимательно, Валентин. Мы очень старались, чтобы ты рос смелым, сильным и честным. У нас это получилось. Но ты ещё мальчик и тебе будет трудно и страшно. Ты должен запомнить, что тебе будет трудно и страшно. И всё-таки, если ты будешь умным и осторожным, ты доберёшься до безопасного места. Нам с мамой будет легче. Не пытайся с нами связаться — никак. Не смей даже думать об этом. Если мы сможем вырваться — мы сами тебя найдём. Я клянусь. Только мы. Никаких «людей от нас». никаких звонков, никаких писем. Мы — или никто… — Сергей Степанович потёр лоб. — Я заговариваюсь… Так вот. Что надо делать. Сейчас ты переоденешься. В машине есть вещи. Они средненькие, ты будешь выглядеть мальчишкой из семьи — комси-комса… Молчи, слушай и запоминай! — прикрикнул Сергей Степанович на сына, умоляюще открывшего рот. — Свой паспорт, ученический билет, кредитку — всё выкинь прямо здесь. Дипломат тоже оставишь. У тебя будет другой паспорт — и всё, но и им не пользуйся без крайней нужды. Будут деньги. Я дам тебе рубли, пятьдесят тысяч сторублёвками. Ни в коем случае и нигде не доставай их все сразу, положи в разные места одежды. В этом дворе ты дождёшься ночи. Не вечера, а ночи, часов двух. Выберешься из города. Пешком. Запомни, твой портрет будет везде, тебя будут искать, причём будут искать в основном честные и хорошие люди, искренне старающиеся вернуть домой мальчика — может, сбежавшего, может, потерявшего память. Не знаю, что придумают. Они легко используют в своих интересах честных и добрых, вот что самое страшное. Вслепую используют, заставляют воевать за себя… я опять заговариваюсь… Как можно меньше попадайся людям на глаза. Иди пешком. Иди по ночам. Днём спи в лесу, ты знаешь, как, но не забывай приводить себя в порядок, ты должен выглядеть не бомжонком, а обычным мальчишкой. Карта у тебя будет, хороший атлас…

— Куда мне идти? — прошептал Валька. — Куда идти?

— Пойдёшь на запад. Сориентируешься по карте. Если возьмёшь темп, то через неделю выйдешь к белорусской границе в районе Витебска. Границу переходи в стороне от КПП. Там её и нет, в сущности. В Белоруссии тебя тоже могут искать, но вряд ли. И всё-таки не расслабляйся. Ни в коем случае не расслабляйся! Понял, сынок?!

— Понял… — онемевшими губами прошептал Валька.

— Ты пойдёшь на озеро Нарочь. Там есть кордон Свясьцы. Лесника зовут Ельжевский. Ельжевский Михал Святославич. Михал — ударение на первом слоге, это имя, а не сокращение… Когда придёшь на кордон, просто попросись ночевать, а потом скажи ему — если будет не один, выбери момент, чтобы с глазу на глаз — скажи: «Все мы дети одной матери, — а он тебе ответит: — И руки у нас чисты.» Ты будешь жить у него и делать всё, что он скажет. Он не подведёт — скорей, небо рухнет.

— Оно рухнуло… — прошептал Валька. — Папа, папочка… а как же мама?!. Что с вами будет?!

— Не знаю, — честно ответил мужчина. Встал, поднял сына, стиснув его плечи. — Если случится… самое страшное…

— Нет! — вскрикнул Валька, его лицо исказилось. — Нет, нет, нет!

— Если случится самое страшное, — беспощадно продолжал Сергей Степанович, — ты должен поклясться мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не простишь тех, кто разрушил нашу жизнь и нашу страну. Ты можешь простить наших убийц. Но тех, кто их направлял, ты не имеешь права прощать. Ты должен поклясться мне, что станешь мстить. Любым оружием и любым способом. До своей смерти. Ты клянёшься мне в этом? Помни: может быть, мы видимся в последний раз. И не смей плакать, Валентин.

— Я не плачу, — мальчик сжал зубы так, что заскрипела отставшая эмаль. Вскинул глаза на отца. — Я не плачу и не буду плакать. Я всё запомнил… папа, я хочу остаться с вами! — вырвалось у него с такой мукой, что Сергей Степанович беспомощно пошатнулся. — Я не знаю… давай поедем домой, возьмём пистолеты и попробуем уйти вместе… или просто станем отбиваться, пусть даже умрём, но только вместе, я прошу, папочка!

Сергей Степанович покачал головой:

— Если мы это сделаем — то мы признаем свою вину. И тогда вместе с нами пострадают десятки тех, кто сейчас может избежать ареста. Я отвечаю за этих людей… А бежать не удастся. Дом под наблюдением… и Ирину я не оставлю.

— А я?! — выкрикнул мальчик. — Я…

— Пойми, нам будет легче, в тысячу раз легче, маме и мне, если мы будем знать, что ты — не в их руках, — тихо сказал Сергей Степанович. — Пойми и прости нас.

Огромными глазами мальчик смотрел на отца. В этих глазах горело и рушилось что-то такое, отчего Сергею Степановичу стало больно — больно под сердцем. Но он сказал непроницаемо:

— Помни: вернуться за тобой можем только мы сами. Здесь — не верь никому.

Валька медленно кивнул. И так же медленно сказал — слова падали ртутными каплями:

— Я клянусь честью, что сделаю всё, как ты сказал. Сейчас. И… потом тоже.

Сергей Степанович встал.

— Я люблю тебя, Валя, — сказал он тихо.

8

Это очень страшно — когда хочешь и не можешь плакать.

Сжавшись, Валька сидел на колоде. Где-то — не очень далеко — шуршали время от времени машины, пару раз слышались людские голоса. Но всё это теперь были звуки из другой жизни. Из совершенно другой.

Нельзя было встать. Нельзя было пойти домой. Дикая мука: Валька был в родном городе, его дом стоял, наверное, совсем недалеко — но туда нельзя было пойти. Нельзя было вернуться к отцу и маме.

Страшнее этого Валька не мог себе представить ничего. Он даже не думал, что может быть — так.

Кто он теперь? Эта мысль пару раз скользила на краешке сознания, но тут же уходила — разве важно? Разве теперь вообще что-то может быть важно? И неужели всё-всё-всё может кончиться вот так — сразу, как, наверное, кончается для человека при взрыве: просто сразу темнота… нет, не темнота — ничего.

Ни-че-го. Валька ухватился за эту мысль и поднял голову. За кустами сирени виднелся старый дом. Он войдёт туда. Там наверняка найдётся… что-нибудь, что можно закрепить на балке, на каком-нибудь крюке, верёвка какая-нибудь. И… Разве он будет первым? Сколько его сверстников кончают с собой, хотя у них нет и сотой доли той беды, которая обрушилась на него…А потом не будет страшно, не будет больно, а будет никак — и это хорошо, потому что никак — это и есть никак. Валя, сказала мама. Валька отчаянно обернулся, подталкиваемый какой-то дикой надеждой. Никого не было, но он точно слышал мамин голос. Точно.