Александр Мартынов - В заповедной глуши Страница 14

— Па? — удивлённо сказал Валька, больше для себя, быстрым шагом направляясь в сторону отца. Хотел повторить то же громче, но отец резким жестом поднёс руку к губам и показал Вальке, чтобы тот шёл следом.

Недоумение мальчишки росло. Оно достигло крайних пределов, когда вместо парадного хода отец привёл его даже не к чёрному, а к старой двери в нижних коридорах. Валька и не знал даже, что дверь открывается!

Они вышли в школьный парк, который всё собирались «окультурить», но никак не доходили руки — и он стоял заброшенный, больше похожий на чудом перенесённый в город кусочек леса. На большой перемене тут любили играть все, но сейчас уроки были позади, царили пустота и тишина. Отец шагал по заброшенной аллее молча и целеустремленно. А в душе Вальки начало расти беспокойство.

Аллея привела к пролому в заборе, свежему, только что сделанному. Отец вылез первым, потом появилась его рука, вдёрнувшая Вальку в дыру. Снаружи стояла машина — не отцовская, какие-то допотопные «жигули». Валька, повинуясь отцовскому жесту, сел на заднее сиденье — и через секунду машина рванулась с места.

Отец молчал. Валька снова и снова порывался задать ему хотя бы вопрос, куда они едут, но каждый раз обрывал себя. Машина петляла переулками крутыми подъёмами, тихими улочками и пологими спусками — скоро Валька перестал ориентироваться. Он уже почти был готов сердито спросить, что происходит, когда отец резко свернул, остановил машину и показал на дверцу.

Они въехали в заброшенный двор через висящие на перекошенных петлях ворота и свернули за буйно разросшиеся сиреневые кусты. От сладковатого запаха кружилась голова. За этими буйно цветущими зарослями виднелся дом — без стёкол, с просевшей крышей и крыльцом из серых досок.

Отец сел на какую-то колоду, лежавшую среди кустов. Похлопал ладонью рядом с собой и сказал:

— Нам надо поговорить. Может быть… — лицо Сергея Степановича дёрнулось, голос дрогнул, — в последний раз, Валентин.

— Что это значит? — тихо спросил Валька, садясь рядом. Его всё больше и больше охватывало опять ранее совсем незнакомое чувство страха. — Что-то с мамой? Па, скажи!

— Пока ничего, — с явным усилием сказал отец. — Но, может статься, ты и её больше не увидишь… сядь, Валя, — неожиданно мягко попросил отец, потому что Валька вскочил. — Сядь. И послушай.

Валька сел, тяжело дыша. Он мгновенно взмок и понял это с отвращением — ощущение прилипшей к спине рубашки было противным. Отец смотрел прямо перед собой, потом заговорил:

— Понимаешь, Валентин… вся жизнь, которую ты знаешь наша, твоя — всё неправда.

Валька промолчал. На секунду ему показалось, что сейчас отец скажет что-то, как из глупого фильма: ты не наш сын, а теперь нашлись твои настоящие родители… или что-то вроде этого. Кажется, Сергей Степанович ожидал вопросов, но, видя, что сын молчит выжидающе, продолжал:

— Я никогда от тебя ничего не скрывал. Ты знаешь, как мы разбогатели.

— Да, — кивнул Валька. — Я знаю. Но ты же так много делаешь хорошего теперь. И время было такое…

— В том-то всё и дело, — Сергей Степанович положил тяжёлые кулаки на колени, обтянутые английскими брюками. — Это довольно типично для нашей среды — мне всё время было стыдно. Пока шёл период первичного накопления… — Сергей Степанович усмехнулся, — нет, тогда не было. Мы мочили и трясли друг друга и разную сволочь, я и сейчас не ощущаю никакой вины… Но где-то в конце 90-х я как будто на поверхность вынырнул. У нас уже всё было… и был ты. Я решил помогать людям.

— Ты и помогаешь, — недоумённо перебил Валька. Сергей Степанович сделал досадливый жест:

— Я не о том… Мы с друзьями организовали… фонд. Фонд Дальних Перспектив, как у Хайнлайна. Не для развоза пиццы и секонд-хенда по приютам, не для протезирования инвалидов войн, хотя всё это нужные дела… Мы стали вкладывать деньги в вещи, которые могли изменить будущее России. Честное слово, Валентин, мы думали не о себе. И уже тогда вдруг начали ощущать, что нам сопротивляются. Никто конкретно, а… — Сергей Степанович поморщился. — Как бы система. Понимаешь? На пиццу она была согласна. Но вещи действительно значимые хоронили на корню. Я не буду тебе рассказывать подробно. Незачем. Когда мы поняли, что официально ничего не сделать, то стали снабжать деньгами — большими деньгами! — и нашими разработками отдельных людей и организации определённого толка. Ты слышал. По телевизору такие организации называют «фашистскими», но можешь мне поверить — нигде нет таких честных и искренних людей, думающих о России, как там… Мы делали это очень осторожно, опыт у нас был. Но месяц назад где-то прокололись. Людей с таким бизнесом, как у нас, при желании всегда можно на чём-то поймать, как ни отмывайся от прошлого. Скорее всего, сегодня вечером нас с матерью арестуют. Пока не знаю, за что. Но почти уверен — арестуют.

— Папа?! — Валька вскочил. Сергей Степанович силой посадил его:

— Молчи и слушай. Это не наезд, Валя. Это не разборка образца 90-х. Этого я никогда не боялся, и ты знаешь — у меня и сейчас достаточно людей, чтобы никто и не пытался со мной проделывать такие вещи. Это даже не затея нашего государства. От него я бы откупился, как откупался не раз. Но тут речь идёт о таких деньгах и такой силе, что я перед нею — ничто.

По спине Вальки пробежал холодок. Он неверяще смотрел на отца. Сергей Степанович потрепал сына по волосам:

— Не нравится мне всё-таки, что ты такие носишь…Чёртов Деларош… Помнишь, год назад ты читал книжку Кропилина — «Голубятня среди одуванчиков»? — Валька непонимающе кивнул. — Я её тоже читал в детстве… Так вот. Люди, Которые Велят — не выдумка, — Сергей Степанович приблизил лицо к лицу сына, и Валька с ужасом понял, что отец не шутит. Ему захотелось лечь на траву и уснуть. Чтобы проснуться — и всё было, как всегда. Но он понимал — не будет. И слушал, прикусив щёку изнутри. — Они не глиняные, к сожалению. Их не убьёшь мячиком. И они страшнее и могущественней, чем в книжке. Я знал это, когда начинал бороться. Я просто не мог по-другому. Ведь я… — Сергей Степанович неожиданно улыбнулся. — Я, как ни крути, родился в СССР. А эта страна дольше всех сопротивлялась Тем, Которые Велят. Может быть, ты услышишь про меня и про маму ужасные вещи. Не верь. Мы любили нашу страну. И хотели, чтобы жил и был счастлив наш народ. За это нас будут судить; всё остальное — слова. Знай это.

— Папа, — прошептал Валька. — Ты так страшно… я хочу к маме, хотя бы поговорить…

— Нельзя, — покачал головой мужчина и на миг прижал к себе мальчика. — Слушай дальше. Сперва я хотел отправить тебя в Светлояр. Ты не знаешь, где это, да теперь и неважно — поздно, слишком далеко. Тебя схватят.