Борис Солоневич - Рука адмирала Страница 15

Старая дама подошла, шатаясь, к колесу телеги, оперлась на него и заплакала.

Ванька и Митька остались недовольными добычей. Денег было немного, а мех нельзя было продать тут же — можно было нарваться на встречу с жертвой.

— Н-да, мрачно произнес Ванька. В сшибчика[21] сыграли мы подходяще, а толку мало. Придется дозавтрева без кофты ходить. Тебе что, Митька? Ты парень — с дуба сделан, а мне холодно. А это, добавил он, указывая на рваную рубаху на своем грязном теле — это, браток, не нагреет. Ее выкрасить, да выбросить…

— Постой, Ванька. Пущай и эта рвань тебе службу сослужит. Давай сюда мяч.

Через несколько минут Ванька превратился в горбуна: сплющенный футбольный мяч и мех были ловко привязаны к его спине под грязную рубаху. Беспризорник согнулся в три погибели и превратился в несчастного нищего-калеку. Потом он нашел на пустыре какой то ржавый гвоздь, соскоблил с него ржавчину, развел ее в слюне и сделал себе у рта что то вроде язвы.

— Ну вот, все и готово!.. А теперя, Рыжий, катим на Исторический Сегодня воскресенье: народ там должен быть, куда же ему деться? Ты в мордобой поиграешь, на баса будешь брать, а я на неврах спекульну. Подработаем по малости… Только, Митяй, ты того… не отходи далеко, а то…

— Ладно, Ванька! Не дрефь. Ничего! Выручу, будьте покойнички. Только свисни!.. Не в первый раз…

Через полчаса по аллеям Исторического бульвара от скамьи к скамье ходил бледный маленький горбун. Если сидело несколько людей — он жалобным голоском рассказывал истории о смерти своей матери, о расстреле отца, о том, что он голоден и умирает. Вид у него был действительно жалкий, и многие давали ему подаяние.

Иначе относился он к одиноким гуляющим, особенно женщинам, К ним он подходил смело и вплотную:

— Дай двугривенный, товарищ, а то в морду плюну! А у меня, видишь сам, дурная болезнь!

Решительное заявление, наглость и «язва» на лице пугали. Многие давали сразу, чтобы отвязаться. Другие пугали милицией.

— Да что ты меня Мильтонами пугаешь? злобно отвечал Ванька. Смотри, а то я тебе еще и ногтями поцарапаю… Мне все равно — от сифилиса гнить. А ты лучше давай деньги, пока не поздно. Сам знаешь, как теперя лечат. Лучше не ломайся, а то все глаза сейчас заплюю заразой…

Как тут не дать?..

Но на испуганный вскрик одной женщины неожиданно из за угла аллеи показался какой то молодой парень и, приняв Ваньку за воришку, схватил его за шиворот. Тот вложил в рот пальцы и пронзительно свиснул.

В это время Митька невдалеке вел еще более простую политику. Завидев какую нибудь парочку, в которой кавалер не представлял из себя особенной боевой силы, он решительно подходил к нему и таинственным деловым шопотом говорил:

— На минуточку, товарищ… На два слова… Очень сурьезно…

Недоумевающий кавалер оставлял свою даму и отходил с Митькой на несколько шагов в сторону. И тогда Митька сразу же предъявлял ему ультиматум:

— Рупь или в морду!

На лице Митьки была написана ярко выраженная готовность немедленно осуществить свою угрозу. Кулаки его были сжаты, и кавалер чувствовал: слово отказа, и искры посыплются из его глаз. А даже если потом он арестует или изобьет этого паренька — какое ему от этого утешение?

Бывало, что рубля не было. Тогда Митька великодушно снижал цену «небитой рожи» до полтинника. Кавалер платил и, облегченно вздыхая, возвращался к своей даме, путанно объясняя ей тайну происшедшего разговора.

В один из таких моментов, когда Митька ощущал в руке добытую тяжким, трудом серебряную монету, откуда то с нижней аллеи раздался отчаянный свист: это Ванька звал на помощь. Ему не повезло с его шантажем: парень уже скрутил ему руки за спину и собирался тащить в милицию.

Прибытие Митьки и Шарика изменило соотношение сил. Яростный Шарик мигом вцепился парню в штаны, а Митька с размаху ударил его в челюсть. Тот ахнул и свалился на песок аллеи.

Приятели не ждали продолжения: они мигом нырнули в кусты, перепрыгнули через старый каменный забор, спустились по круче и направились к своей «гостиннице».

11. Философия волчат

Удачно «подработав», Ванька с Митькой купили около вокзала на местном небольшом базарчике хлеба, селедок и луку и направились «домой». Домом или, вернее, временной «квартирой», были для них, как и для нескольких десятков других беспризорников, старые большие канализационные трубы, давно уже валявшиеся на берегу Южной бухты.

Там наши приятели выбрали местечко на берегу на песочке и досыта поели.

— Ну вот, сказал, наконец, Митька, повернувшись голым грязным животом к солнцу и жмуря глаза. И чего это люди бывают недовольные? Я думаю — только с голоду. А вот мы с тобой — умяли по киле хлебушка со всякими там оиерами и — благодать. Словно анделы тебя в рай на перинах волокут…

— А ты почем знаешь, что в раю хорошо? Митька пристроил футбольный мяч себе под голову в виде подушки и охотно откликнулся.

— Почему, говоришь, в раю хорошо? А чорт его знает!.. Я там покеда не был, но говорят же люди — «хорошо, как в раю». Не врут же?

— А, может, и врут, лениво возразил Ванька, подгребая по примеру Митьки себе подушку из песку. Очень много врут люди. А по моему, все проще простого: как в брюхе полно — так тут тебе и рай…

Приятели помолчали. В памяти Митьки неожиданно всплыло печальное лицо седой дамы, у которой они вырвали сумку.

— А знаешь что, Черви — Козырь?

— Чего? лениво отозвался Ванька.

— А чтой-то мне той мадамы жаль!

— Какой мадамы?

— А той, у которой мы сумку с мехом сбондили. Такая она седая, да важная была… И, видать, старая, старая…

— Ну вот еще? Жальливый какой выискался. Кажному, брат, пить-есть надо… Она когда то сь свое отъела: небось, буржуйка была, кофеи жрала. Теперь пусть даст нам пошамать!

— Так то оно так, а все таки…

— Чего «все таки»?

— А, может, она с голоду помрет?

— Эва, брат, куда ты заехал?.. Ну, и пускай. Ей, почитай, до могилы и так с полвершка осталось. А нам с тобой помирать ни расчету, ни никоторой охоты нет. Нас тоже никто не жалеет. На блюдечке пирожков сладких не подносят… А мы что ж? Жалеть кого будем?

В голосе Ваньки слышалась злоба. Митька удивленно повернул к нему свою взлохмаченную рыжую голову.

— Что это ты, словно горчицы наелся?.. Скудова у тебя такая злость?

Бледное лицо Ваньки сжалось в гримасе ненависти.

— Злость? А это, брат, правда, что я злой… И никого я не жалею… Да и за что людей жалеть то? Что они мне сделали хорошего?.. Да для них всех лучше, чтоб я скорее подох… У меня, знаешь, иногда как подойдет к сердцу, так кажется, всем бы людям глотку перегрыз!