Михаил Первухин - Колыбель человечества Страница 18

Кстати, нам и не приходилось особенно задумываться над этим вопросом: было некогда.

Дело в том, что нас отвели в какой-то довольно просторный покой со стенами, сплошь покрытыми странными рисунками, вырезанными на камне. Там нам дали поесть: это было какое-то месиво из зелени, странной на вкус, кусочков мяса, может быть, муки. Но дали нам буквально микроскопическую дозу, так, только раздразнили аппетит. Однако и этого оказалось достаточным, чтобы мы значительно окрепли. А то ведь мы еле держались на ногах.

Мы, конечно, требовали еды еще и еще, но Макс, который вел все разговоры, объяснил, что эти чудаки настаивают на своем: все дадут, все устроят, но требуют, чтобы раньше мы «очистились водой». В конце концов это свелось попросту к горячей бане. Энни подверглась той же самой операции, но, понятно, отдельно от нас: ее забрали две молодые женщины, а нас — целый конвой усатых и голубоглазых молодцов.

Да мало того, что нас выпарили, ей Богу, эти сумасшедшие устроили какую-то чертовщину и со всей нашей одеждой, с нашим бельем. Сначала я думал, они попросту сожгут все наши лохмотья: забрали, да и сунули в какую-то огромную, напоминающую железный шкап печку. Но продержав в ней вещи полчаса, достали обратно, и хотя нам не вручили, по отнесли в нашу же камеру.

— Что они мудрят? — дивился я.

— Производят по всем правилам науки дезинфекцию перегретым паром! — пояснил мне Макс.

— Да зачем?

— Опасаются занесения нами какой-нибудь инфекции.

— А что такое инфекция? На двух лапках или на четырех? С хвостиком? Или с плавниками? С легкими или с жабрами?

Но тут Макс рассердился. И как начал сыпать страшными словами: микроскоп, бактерия, бесполовое размножение, эхинококки, палочки, запятая, колбочки…

Словом, ахинея, которую можно равнодушно слушать только в пьяном виде.

Ну-с, выпаривши нас в такой горячей воде, что я пре-серьезно боялся свариться заживо, и выпарив всех этих многочленистых эхинококков или других им подобных мле-копитающихся из нашего тряпья, «люди света» опять отвели нас в нашу камеру. Но по дороге мы хохотали, как безумные.

Еще бы!

Представьте меня, Неда Невилла, чистокровного канадца родом, траппера, в каком-то маскарадном костюме, с этакой белоснежной кисейной штукой на голове, которая называется почему-то тюрбаном, в каких-то кисейных панталонах и рубашке и с тонкими сафьяновыми сапожками на ногах.

Говорят, есть такой народ, который зимой и летом в подобных одеждах щеголяет. Они называются турки, и все, даже женщины, даже дети, — страстные курильщики. Сидят, поджавши ноги, и курят.

Но зачем седобородым джентльменам понадобилось нас троих, наконец, меня, Неда Невилла, переряживать в подобные чучела — убей Бог, и сейчас не понимаю.

А как взгляну на длинноногого Падди или на рыжеусого и круглолицего Макса, обряженных точь-в-точь так, как и я, ей Богу, хохочу, кишки порваться могут…

А в камере ждал нас еще сюрприз, да такой, что у меня и в глазах помутилось. И, по правде сказать, как увидел я его, то и смех мой оборвался, и язык прилип к гортани, и попятился я, знаете, как мальчишка, который с разгона вдруг вскочит в крут сидящих у костра, о чем-то важном рассуждающих взрослых.

Вышло это так: вошли мы в камеру, а посредине стоит мисс. Вся словно прекрасный цветок, словно водяная лилия.

Стройное молодое тело закутано каким-то облачком тончайших одежд, ничуть не связывающих движений и не скрывающих красоты форм. На обнаженных до плеча нежных и вместе сильных руках — массивные золотые браслеты. На ножках в красных туфельках — то же самое. А пышные золотистые волосы разметались волнами по плечам. И в этой золотой рамке — прелестное личико с ясными голубыми глазками, со смеющимися алыми устами и орлиным носиком. И в глазах этих лукавое веселье, и каждая черточка личика дрожит от еле сдерживаемого смеха. И что-то страшно знакомое, близкое в этом девичьем лице.

Каюсь, подумал: не во сне ли когда-нибудь видел таких мисс?

А она как захохочет:

— Не узнали? Да это я, Энни!

— Энни? Ах, чтоб тебя!.. Наша же эскимосочка, Энни. Та самая, которая едва не стала супругой достопочтенного «бурка»…

Ей-Богу, было от чего с ума сойти.

Оказывается, что и ее одежды подвергли этой самой… эхиненции или дезинококкии, что ли, а ее обрядили, как ходят все женщины этого странного племени «людей света» или «Мэру».

Ну-с, однако, долго обмениваться впечатлениями нам не пришлось: сейчас же нам натащили целую кучу разной провизии и каких-то напитков. Должно быть, ох, большие мастера эти самые «дети света» по части стола и выпивки!.. По крайней мере, никогда в жизни я не ел таких вещей, какими был уставлен стол в нашей камере.

А заседали мы за столом на монументальных… постелях. Ей-Богу, не вру: для каждого была подана такая, знаете, длинная металлическая койка со спинкой и множеством подушек из удивительно мягкого, должно быть, гагачьего пуха. Я решительно не понимал, как это можно забраться на подобное великолепие, но «Мэру» показали пример. Оказывается, несколько, правда, неудобно есть полулежа, опираясь одним локтем на подушки, но в общем приспособиться возможно.

Что, собственно говоря, мы ели, что мы пили, что говорили, если, конечно, только говорили, отсохни мой язык, если я помню. Все это казалось как во сне, как в сказке.

Откуда-то словно наплывал розовый туман и колыхались стены, и звенели серебристые голоса, и блестели чьи-то лучезарные глаза. Сладкая истома сковывала движения, заполняла сердце, усыпляла мозг. И…

И мы, не выдержав неравной борьбы с смертельной усталостью, погрузились в глубочайший сон, длившийся, должно быть, добрых двадцать, если не тридцать часов…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Каждый честный человек имел бы полное право без церемоний плюнуть мне в лицо, джентльмены, если бы я стал уверять, что «дети света» обращались с нами скверно.

Да, мы были в некотором роде пленными. Но что это значит? Нас не выпускали за пределы города на холме, и только.

В пределах же города мы могли бродить по целым дням, заглядывая в любой угол, и никто нам не говорил ни слова. Но, правда, как только мы покидали нашу камеру, сейчас же около нас оказывалось несколько человек, явно приставленных следить, чтобы мы не натворили бед. Но это делалось без малейшей навязчивости и очень походило на то, что нам давали просто-напросто провожатых, которые любезно показывали и объясняли все.